Современная ирландская новелла

В этих рассуждениях не только дань мастерству русских художников, но и проблемы, стоящие перед современной ирландской литературой. Национальная специфика и общечеловеческие проблемы, их соотношение — вот что сегодня глубоко волнует ирландских писателей. Как литературе сохранить свое национальное лицо и не стать при этом региональной? Этот вопрос для Ирландии далеко не риторический. Англоязычной литературе маленькой страны, произведения которой чаще издаются в Нью — Йорке и Лондоне, чем в Дублине, легко утратить свою самобытность, влиться в другую литературу, благо не надо преодолевать язы-

ковой барьер. Однако ирландская литература имеет свою, уходящую в глубь веков традицию, которую она всегда свято хранила как защиту от чужеземного влияния. Быстро меняющая свое лицо страна еще сохраняет остатки старины — в уголках первозданной природы, в обычаях, в чертах национального характера. Но если культивировать «особую национальную культуру», не приведет ли это к замкнутости, к регионализму? О такой опасности говорится в стихотворении Джона Монтегю «Регионализм или портрет художника как образцового фермера», где высмеивается спесивый провинциализм, выдающий себя за народность.

Разные писатели и критики делают разные прогнозы относительно будущего ирландской литературы, сетуя на то, «что трудно быть ирландцем». Но развитие литературного процесса в Ирландии дает уверенность в том, что в творчестве лучших ее художников устанавливается диалектическая связь между национальными и общечеловеческими проблемами. Эта связь видна в ирландской новелле. Она не похожа ни на английскую, ни на американскую, ни на любую другую, но читатель чужой страны найдет в ней то, что волнует каждого.

Ирландская литература еще мало известна в Советском Союзе, хотя стоит напомнить, что в 20–е и 30–е годы были переведены на русский язык некоторые произведения JI. О’Флаэрти, Ш. О’Фаолейна, П. О’Доннелла и других писателей. Хорошо известно советскому читателю творчество Шона О’Кейси, имя которого достойно представляет современную передовую литературу мира. О’Кейси — самая яркая, но не единственная звезда на литературном небе Ирландии. Как отмечают любители статистики, Ирландии принадлежит первое место в мире по числу писателей на душу населения. Ирландская литература богата талантами. Если назвать лишь некоторые из них, то в поэзии это — О. Кларк, Т. Кинселла, Дж. Монтегю, в драме — Б. Биэн, Дж. Кин, Б. Фрайел, а в прозе — те, кто представлен в настоящем сборнике. В наш сборник вместились произведения далеко не всех ирландских новеллистов, заслуживающих внимания. Но это лишь первая их встреча с советским читателем, за ней последуют многие другие.

Шон О’Кейси

ПОД ЦВЕТНОЙ ШАПКОЙ [9] (перевод С. Митиной)

Джонни слышно было, как мать напевает «Бантрибэй», — она стирала кучку их собственного белья и гору чужого, глубоко погружая проворные руки в лохань с мыльной водой, а он сидел в тени у оконца, под горшками с фуксией и огненной фасолью, слушал вполуха песенку матери и думал о своем. Заложив последнюю складочку на газетной треуголке, он расправил ее, слегка отвел руку, чтобы получше разглядеть свою работу, и нашел, что она — ничего; только серая, скучная — потому что не из цветной бумаги, а из газеты; треуголка должна быть нарядная, веселая, а в этой задора нет. Он уже восемь штук смастерил: две побольше — ему самому и Рокки Уоррену, шесть поменьше — для тех ребят, кто пойдет в ихнюю армию. А вот пойдет ли кто? В этаких газетных шапчонках не могут они с Уорреном себя настоящими офицерами чувствовать, а другие ребята — солдатами; больно у них вид неинтересный. Ну что в них проку, в газетных треуголках, скажут ребята; станут их надевать да пофыркивать, а если и разорвут, чихать им на это; ну а чуть какая ссора, побросают их на землю и начнут орать: На кой они сдались, ваши паршивые шапчонки! Да если вы нам приплатите, мы их и то не наденем! Пускай даже они с Уорреном будут командиры, а другие ребята их станут слушать, все равно толку мало — не мо_; гут они взаправду считать себя солдатами и натянуть нос ребятам с тех улиц, что побогаче. Если мы вырядимся в треуголки из старой газеты, разве тем ребятам будет завидно? Они, если и остановятся поглядеть, так только зубы будут скалить и нос задирать. Нет, на улицы побогаче в этих паршивых шапчонках лучше и не соваться. В этих паршивых шапчонках лучше вообще не показываться — у солдат должен быть лихой вид, а получится один смех; люди станут гоготать и насмешничать: Гляньте‑ка, шагают бравые солдатики!

Эх, вот бы где раздобыть или стибрить цветной бумаги — совсем другое было бы дело. Пускай ее даже не хватит на всю треуголку — можно так здорово разукрасить газетную шапку, налепить полосы и звезды — красные, желтые, зеленые, черные; тогда уж фасоням с тех улиц, что побогаче, будет не до смешков, не до веселья: то‑то они глаза выпучат, у них слюнки от зависти потекут! Но вот уже сколько времени никак не раздобудешь хоть кусочек цветной бумаги. Бакалейщиков здесь — раз — два и обчелся, из них редко кто выставит за дверь ящик со всякими обертками, да и там цветная бумага попадается только случайно; а тут еще надо улучить минутку, когда бакалейщика нет поблизости — не любит он, чтоб ворошили его бумагу, и, если застукает кого из ребят за этим делом, сейчас же грозит позвать полицию, пускай даже в ящике одни обрывки и их все равно свезут на свалку.

Тут как‑то бакалейщик сцапал одного малыша, Кита Каррена, втащил его в лавку, загнал между ящиками и мешками и давай его трясти, а сам грозится, ругается: Ах ты, орет, голодранец паршивый, ах ты, хулиган окаянный, ах ты, воришка, подлые твои лапы, ах ты, мазурик поганый, и куда только твои отец с матерью смотрят, ты же у них безнадзорный бегаешь? ты, что, свой катехизис забыл, да? ты, что, позабыл свой долг перед ближним, да? держи лапы от чужого добра подальше, слышишь? не таскай, не воруй, не таскай, не воруй, слышишь? И тут один парнишка как крикнет в дверь: Да это вовсе не его катехизис, он не протестант, он вовсе католик! А на Дорсет — стрит грохочут конки, едут мимо повозки и фургоны, возницы покрикивают на лошадей: Но! Но! и окна в домах напротив вспыхивают — вообразили, видать, себя ясным солнышком, а малыш все вопит: Пустите, сэр, пустите, я больше не буду, никогда не буду, сэр, вот как бог свят — никогда больше не буду; а бакалейщик как схватит мальчонку за руку, как рванет ее вверх, да как трахнет костяшками о прилавок, а сам орет: Не воруй, не таскай, разбойник эдакий, обезьяна шкодливая, ко гда мимо моей лавки пойдешь, руки за спину прячь, и тут он как пихнет малыша, как наподдаст ему, тот так и покатился, потом прохромал мимо других ребятишек — их в дверях полно набилось — скрюченный в три погибели, да если б он был поблиясе и удар по нему со всей силой пришелся, тут бы ему и крышка, а ребята, прежде чем смыться, давай кричать в дверь лавки: Заткни свою шелудивую пасть, протестант вонючий! Тот бакалейщик не был протестантом, но ребята, наверно, решили — не иначе как он протестант, если так наподдал мальчонке — католику и так трахнул его костяшками о прилавок, что остались синяки.

Только этак мы, ребятишки, и можем раздобыть кусочек цветной бумаги. Дома где ее взять, и на улице нету, и в школе тоже — разве кто из бакалейщиков выставит за дверь ящик с обрывками. На роясдество в лавках столько всего цветного, но нам до этой красоты не дотянуться; глянешь одним глазком, когда идешь мимо, — хочется, да не про нас. Матери норовят побыстрей пробежать мимо лавок, где сейчас игрушек навалом, — сами стараются не глядеть на веселый цветной товар и мальцам своим не велят — ведь ни им, ни себе они ничего этого купить не могут, и надеяться нечего. Многие из ребят, когда их так вот гонят мимо весело пестрящей лавки, все‑таки ждут — может, придет Санта — Клаус и оставит им что‑нибудь яркое такое, блестящее, тогда у них и вправду будет счастливое рождество, а то о нем одни разговоры, брехня сплошная; да только тот гад в красном балахоне, Санта-Клаус этот самый, в переулки и не заходит, он по широким улицам разгуливает — от окошка к окошку, от трубы к трубе, ни одного дома с шикарными дверьми не пропустит, и каждому, кто там живет, дает цветную свечку, такую красивую! Тут как‑то рождество было совсем пустое, ребята потом ходили по улицам, и на ту музыку, на какую «Славься, славься! Аллилуйя» поют, распевали свою песенку, ее сочинил один мальчонку — у него в ногах паралич, и он с кровати не сходит: