Сговор остолопов

— В наши дни никому нельзя доверять, дуся, это уж точно.

— Как только смог, я бежал из уборной, стремясь лишь к одному — поскорее оказаться подальше от кошмарного места. Разумеется, я чуть не околел, торча возле этого вымершего университета в попытках поймать такси. Наконец, одно остановить удалось, и шофер согласился довезти меня до Нового Орлеана за сорок долларов — к тому же, он оказался настолько бескорыстен, что одолжил мне свою куртку. К тому времени, как мы прибыли, однако, выглядел он довольно угрюмо — его достаточно сильно угнетала утрата водительских прав. К тому же, если судить по частоте его чихов, у него развился сильнейший насморк. В конце концов, мы провели на шоссе почти два часа.

— Я, пожалуй, себе еще одно пиво выпью, Игнациус.

— Мамаша! В этом презренном заведении?

— Всего лишь одно, дуся. Ну давай же, мне еще хочется.

— Эти стаканы, вероятно, кишат заразой. Однако, если вы так настаиваете, возьмите мне бренди.

Миссис Райлли просигналила бармену, который выполз из теней и спросил:

— Так что там с тобой в том автобусе стряслось, кореш? Я конец прослушал.

— Не будете ли вы настолько любезны следить за своим баром как полагается? — яростно поинтересовался Игнациус. — Ваша обязанность — молча обслуживать, когда мы вас об этом попросим. Если бы нам хотелось включить вас в свой разговор, мы бы уже дали вам это понять. На самом деле, мы обсуждаем довольно настоятельные личные вопросы.

— Да человек же просто хотит быть милым, Игнациус. Как не стыдно?

— Здесь в самих определениях содержится противоречие. Никому не возможно быть милым в таком притоне.

— Мы хотим еще два пива.

— Одно пиво и один бренди, — поправил ее Игнациус.

— Чистые стаканы закончились, — ответил бармен.

— Подумать только, жалость-то какая, — отозвалась миссис Райлли. — Ну ничего, вы нам вот в эти налейте.

Бармен пожал плечами и вновь скрылся в тенях.

В участке старик сидел на скамье вместе с остальным сбродом — в большинстве, магазинными воришками, — составлявшим весь дневной улов. У себя на колене он аккуратно выложил в ряд: карточку Социального Обеспечения, членскую карточку Общества Святого Имени Св. Одо из Клюни, значок Клуба «Золотые Седины» и клочок бумаги, идентифицировавший его как члена Американского Легиона. Молодой чернокожий, безглазый за солнцезащитными очками космического века, долго изучал это маленькое досье на ляжке рядом со своею.

— В-во! — произнес он, ухмыляясь. — Слышь, ты, наверно, везде член.

Старик методично переложил карточки в другой последовательности и ничего не ответил.

— Как это они тока таких за шкворень берут? — Темные очки выдохнули дымом по всем стариковским карточкам. — У них тут, в падлиции, наверно, полная безнадега.

— Я нахожусь здесь в нарушение моих конституционных прав, — отчеканил старик, внезапно разгневавшись.

— Ага, так они тебе и поверят. Лучше чё-нить другое придумай. — Темная рука потянулась к одной из карточек. — Эй, а эт чё значит — «Запит ы е Седины»?

Старик выхватил у него из рук карточку и вернул себе на ляжку.

— Эти картонки твои ни фига не помогут. Все равно упекут. Они всех упекают.

— Вы так считаете? — поинтересовался старик у облака дыма.

— Еще бы. — К потолку вознеслась новая тучка. — А ты как тут очутился, чувак?

— Не знаю.

— Не зна-аешь? В-во! С ума сойти. Должно быть, есть за чё. Это цветные народы часто ни за чё грабастают, а вы, мистер, вы, должно быть, тут за чё.

— Я на самом деле не знаю, — угрюмо ответил старик. — Стоял себе в толпе перед Д.Г.Холмсом.

— И слямзил чей-нить бамажник.

— Нет, полицейского обозвал.

— И как же ты его обозвал?

— Комунясом.

— Каму-нясом! Вуу-оуу. Да если я назову падлицая каму-нясом, мою жопу тут же в Анголу сплавят, точно. Хотя хорошо б кого-ньть из этих засранцев камунясом назвать. Типа сегодня днем стою это я в «Вулворте» себе, а какое-то чучело тырит кулек рахиса из «Орехово Домика», да орать начинает, будто в нее пикой тычут. Э-эй! Тут сразу охрана меня цап, и падлицаи, засрань, уже наружу тащат. Ни одного шанса у чувака нету. В-во! — Его губы всосались в сигарету. — Никто рахиса этого на мне не нашел, а падлицаи все едино тянут. Так я думаю, что эта охрана и есть камунясы. Гнусное уёбище.

Старик прочистил горло и поиграл своими карточками.

— Тебя, наверно, отпустят, — сказали черные очки. — Меня — наверно, тока побазарят чутка, думают, попугают, хоть и знают, что у меня этого рахиса и в помине нет. Но, наверно, попробуют доказать, что есть. Наверно, сами купят кулек, сунут втихаря мне в карман. «Вулворт», наверно, меня на пожизненное засадить хочет.

Негр, казалось, уже смирился со своей судьбой и выдул новую тучу синего дыма, которая обволокла и его, и старика, и маленькие карточки. Потом задумчиво произнес:

— А интересно, кто все-таки стырил эти орехи. Наверно, сама охрана и сперла.

Полицейский призвал старика к столу в центре комнаты; за столом сидел сержант. Патрульный стоял рядом.

— Ваше имя? — спросил сержант старика.

— Клод Робишо, — ответил тот и выложил все свои маленькие карточки на стол перед сержантом.

Сержант их осмотрел и произнес:

— Вот тут патрульный Манкузо утверждает, что вы оказывали при аресте сопротивление и называли его комунясом.

— Я не хотел, — печально ответил старик, заметив, как яростно сержант обращается с карточками.

— Манкузо утверждает, что вы утверждаете, что что все полицейские — комунясы.

— Ууу-иии, — протянул негр с другого конца комнаты.

— Джоунз, заткнись, будь добр? — крикнул ему сержант.

— Ладна, — ответил Джоунз.

— Я до тебя чуть попозже доберусь.

— Слышь, я ж никого камунясом не обзывал, — вскинулся Джоунз. — Меня ж эта охрана в «Вулворте» подставила. А я рахис ващще не люблю.

— Заткни пасть себе.

— Ладна, — бодро отозвался Джоунз и испустил грозовую тучу дыма.

— Я совсем не это имел в виду, — объяснял мистер Робишо сержанту. — Я просто занервничал. Я увлекся. Этот полицейский хотел арессовать несчастного мальчонку, который возле Холмса маму ждал.

— Что? — сержант развернулся к тщедушному полицаю. — Ты что хотел сделать?

— Да никакой он не мальчонка, — ответил Манкузо. — Здоровенный жирный мужик, к тому же одет смешно. Выглядел подозрительной личностью. Я пытался осуществить обычную проверку документов, а он начал оказывать сопротивление. Сказать по правде, он был похож на взрослого извращенца.

— На изврашенца, значит, а? — алчно спросил сержант.

— Да, — воспрял духом Манкузо. — На большого взрослого извращенца.

— Насколько большого?

— На самого большого в моей жизни, — сказал Манкузо, разводя руками так, будто хвастался уловом. Глаза сержанта засияли. — Первым делом я заметил на нем зеленую охотничью шапочку.

Джоунз где-то в глубине своего облака прислушивался, внимательно и отрешенно.

— Ну, и что произошло, Манкузо? Как случилось, что он сейчас не стоит здесь, передо мной?

— Он убежал. Из магазина вышла эта женщина и все запутала, и они с ним убежали за угол, прямо в Квартал.

— О-о, да это типчики из Квартала, — внезапно обрадовался сержант.

— Нет, сэр, — перебил его старик. — Она на самом деле его мамочка. Славная симпатичная дама. Я их в городе и раньше видел. Этот полицейский ее напугал.

— Нет, ты послушай только, Манкузо! — завопил вдруг сержант. — Ты — единственный во всех наших органах, кто попробовал арестовать кого-то у мамочки. А зачем ты сюда еще и дедулю приволок? Сейчас же позвони его домашним, пусть приедут заберут его отсюда.

— Прошу вас, — взмолился мистер Робишо. — Не делайте этого. Дочка у меня с детишками возится. Меня за всю жизнь ни разу не арессовывали. Она за мной приехать не сможет. А что подумают мои внучки? Они все у святых сестер учатся.

— Позвони его дочери, Манкузо. Будет знать, как нас комунясами обзывать!