Наложницы. Гарем Каддафи

В школе было вдвойне тяжелее. Я была не просто «дочь туниски», а более того — «дочь салона». Я всегда сидела одна на лавке, в стороне. И я так и не смогла завести подругу-ливийку. Позже я, к счастью, сошлась с дочерью ливийца и палестинки. Потом с одной марокканкой. Затем с дочерью ливийца и египтянки. Но с местными девочками — никогда. Даже когда я солгала, что моя мать — марокканка. Мне казалось, что это не так страшно, как туниска. Но это оказалось даже хуже. Итак, моя жизнь главным образом крутилась вокруг салона. Он стал моим царством.

Я бежала туда после занятий. И там я оживала. Какое наслаждение! Во-первых, потому что я помогала маме, и это было восхитительное ощущение. Во-вторых, мне нравилась эта работа. Мать не останавливалась ни на минуту, бегала от одной клиентки к другой, даже имея четырех подчиненных. Здесь выполняли парикмахерские и косметические услуги, делали макияж. И я вас уверяю, что в Сирте женщины, вынужденные прятаться под вуалью, были весьма требовательными и невероятно изысканными. Моей специализацией стала эпиляция лица и бровей с помощью шелковой нити, а также простой нити, которую я с большой скоростью прокручивала пальцами, удаляя волосинки. Это намного эффективнее, чем пинцет или воск. Я также готовила лицо для макияжа, накладывала основу под макияж; мама принимала эстафету и работала над глазами, а затем кричала: «Сорая! Финальный штрих!» — и тогда я прибегала, чтобы нанести на губы помаду, проверить весь образ и добавить каплю духов.

Салон быстро стал местом встреч самых шикарных женщин города. А значит, и из клана Каддафи. Когда в Сирте проходили большие международные саммиты, к нам являлись, чтобы навести красоту, женщины из разных делегаций, жены африканских президентов, глав европейских и американских государств. Смешно, но я особенно запомнила жену главы Никарагуа, которая хотела, чтобы ей нарисовали огромные глаза под громоздким шиньоном… Однажды Джудия, руководительница протокола жен Вождя, приехала на машине за моей матерью, чтобы она сделала прическу и макияж ее хозяйке. Это было доказательством того, что мама обладала незапятнанной репутацией! В общем, она поехала туда, провела там несколько часов, обслуживая Сафию Фаркаш, и ей заплатили смешную сумму, намного меньше обычного тарифа. Она рассердилась и почувствовала себя униженной. И когда позже Джудия снова за ней приехала, она просто-напросто отказалась, сославшись на большую занятость. В другой раз она даже спряталась, оставив меня объяснять, почему ее нет. Мама была с характером. Она никогда не пресмыкалась.

Почти все женщины из племени Каддафи были мерзкими. Когда я подходила к ним, чтобы спросить, желают ли они постричься или покрасить волосы, они с презрением бросали мне: «Кто ты такая, чтобы со мной говорить?» Однажды утром в салон пришла одна из них — элегантная, роскошная. Я была восхищена ее лицом. «Какая вы красивая!» — невольно вырвалось у меня. Она дала мне пощечину. Ошеломленная, я сначала подбежала к матери, которая сквозь зубы процедила: «Закрой рот. Клиентка всегда права». Три месяца спустя я с тревогой увидела, как в дверь салона входит та самая дама. Она подошла ко мне, сказала, что ее дочь, которая была моего возраста, недавно умерла от рака, и попросила у меня прощения. Это было еще оскорбительней, чем ее пощечина.

В другой раз одна будущая невеста зарезервировала весь салон в день своей свадьбы. Она внесла небольшой задаток, а потом аннулировала заказ. А поскольку мама отказалась вернуть ей сумму, она превратилась в дьяволицу. Она завопила, начала ломать все, что ей попадалось под руку, пожаловалась клану Каддафи, который неожиданно нагрянул в салон и разгромил его. Один из моих братьев прибежал на помощь, и его избили. Когда вмешалась полиция, моего брата арестовали и бросили в тюрьму. Каддафи сделали все, чтобы он как можно дольше там оставался, и пришлось вести долгие переговоры между кланами, чтобы прийти к перемирию, после которого могло бы последовать прощение. Он вышел через полгода, с бритой головой и телом, покрытым синяками. Над ним издевались. И, несмотря на договоренность племен, клан Каддафи, который управлял всеми институтами Сирта, включая мэрию, объединился, чтобы обязать салон не открываться еще один месяц. Я была возмущена.

Мой старший брат Нассер внушал мне страх, он вел себя авторитарно по отношению ко мне. Но Азиз, родившийся на год раньше меня, был словно мой брат-близнец, настоящий сообщник. Поскольку мы ходили в одну и ту же школу, он был моим защитником, ревностно оберегавшим меня. А я служила посланницей в некоторых его интрижках. У меня тогда даже мысли не было о любви. Вообще. Сама невинность. Чистый лист. Может быть, я сама себе запрещала, зная о строгости и суровости своей матери. Но я ничего об этом не знала. Ни малейшей влюбленности. Ни малейшего трепета. Ни какой-либо мечты. Я думаю, что всю жизнь буду сожалеть о том, что не пережила подростковую влюбленность. Я знала, что однажды выйду замуж — такова судьба всех женщин — и что мне придется делать макияж и прихорашиваться для своего мужа. Но больше я ничего не знала. Ни о своем теле, ни о половой жизни. А какая у меня была паника, когда началась менструация! Я побежала к матери, но она ничего мне не объяснила. И как мне было стыдно, когда по телевизору показывали рекламу гигиенических прокладок! Меня вдруг охватывало сильное смущение, когда приходилось смотреть на эти картинки в присутствии братьев… Я помню как мама и тетки говорили мне: «Когда тебе исполнится восемнадцать лет, мы расскажем тебе об этом». — «О чем?» — «О жизни». Но они не успели. Муаммар Каддафи их опередил. Сломив меня.

Одним апрельским утром 2004 года — мне только исполнилось 15 лет — директор лицея обратился ко всем собравшимся во дворе ученицам: «Вождь оказывает нам огромную честь. Он посетит нас завтра. Это радость для всей школы. Итак, я рассчитываю, что вы придете вовремя, собранные, в безупречном виде. Наша школа должна показаться ему чудесной, ведь он заслуживает этого!» Вот это новость! Вот это приключение! Вы не представляете, как все воодушевились. Увидеть Каддафи вживую… Его образ сопровождал меня с самого рождения. Повсюду были его фотографии: на стенах жилых домов, административных зданий, в муниципальных и торговых залах. На футболках, бусах, тетрадях. Не говоря о денежных банкнотах. Мы постоянно жили под его взглядом. Поклоняясь ему. И, несмотря на едкие замечания мамы, я предавалась робкому преклонению перед ним. Я не представляла, как он живет, потому что не относила его к людям. Он был «над схваткой», на недостижимом Олимпе, где царит безупречность.

Итак, на следующий день в свежевыглаженной форме — черной тунике и брюках, белом шарфе, тесно охватывающем лицо, — я помчалась в школу, с нетерпением ожидая, когда нам объяснят, как пройдет день. Но едва начался первый урок, как за мной пришел один преподаватель и сказал, что меня выбрали для вручения цветов и подарков Вождю. Меня! «Дочь салона»! Ученицу, которую держали в стороне. Вы говорите о шоке? Сначала я недоверчиво распахнула глаза, затем поднялась, сияющая, сознающая, сколько девочек в классе сейчас мне завидуют. Меня отвели в большой зал, где я обнаружила горстку тщательно отобранных учениц; нам приказали очень быстро переодеться в традиционную ливийскую одежду. Наряды уже висели там на плечиках. Красного цвета. Туника, брюки и платок, а еще маленькая шляпка, чтобы подобрать волосы. Это было просто умопомрачительно! Мы торопились, прыская со смеху, преподаватели помогали нам одеваться, поправляли платки, закалывали шпильки, приглаживали феном непослушные пряди. Я спрашивала: «Скажите мне, умоляю вас, как я должна его поприветствовать? Что я должна сделать? Встать на колени? Поцеловать ему руку? Прочитать что-нибудь наизусть?» Мое сердце билось со скоростью сто ударов в минуту, в то время как все хлопотали, прихорашивая нас. Когда я сегодня вспоминаю об этой сцене, то вижу овечек, которых ведут к алтарю на заклание.

Праздничный зал был переполнен. Преподаватели, ученицы, административный персонал — все томились в нервном ожидании. Небольшую группу девочек, которые должны были встречать Вождя, выстроили перед входом, и мы сообщнически переглядывались, мол: «Как же нам все-таки повезло! Мы всю жизнь будем помнить об этом событии!» Я вцепилась в свой букет, дрожа как осиновый лист. Мои ноги были ватными. Один преподаватель бросил на меня грозный взгляд: «Сорая, стой нормально, в конце концов!»