Девятнадцать секунд (ЛП)

Даже если без него ее ждет зима двенадцать месяцев в году, пусть. Даже если жизнь – подлинная, интересная жизнь, – замрет. Пусть завтра будет хуже, чем вчера, она готова. Единственное, чего она не желает – чтобы именно с Габриелем это завтра было хуже, чем вчера.

Паника, которая было охватила ее, уступает место спокойствию. Все, решение принято. Возврата нет. Внезапно она понимает, что у нее не осталось больше воспоминаний. Они испарились, словно она эти годы провела в забытьи, в летаргическом сне без сновидений. Даже лицо Габриеля, которое она видела всего несколько секунд назад, стерлось из памяти. Какая-то пустота, вакуум. Она вздрагивает. Ей страшно. Ее память – как чистый лист. Она не понимает, что она делает здесь, ведь она совершенно не выносит метро. Но у нее есть смутное ощущение, что рядом, на перроне, находится некто, кто может ее спасти. Кто желает только одного – спасти ее. Но она-то как раз и не хочет, чтобы ее спасали. И она сама не знает, почему.

Восемнадцать секунд…

Раскрытые двери, прямо передо мной, смотрели на меня, как картина в раме. Никто не вышел, и не похоже было, чтобы кто-нибудь собирался войти. И вдруг некое чувство нахлынуло на меня, как мутная вода. Сначала тонкая струйка, капля-другая, а потом словно прорвалась плотина, и оно захлестнуло меня целиком, смешиваясь с чувством стыда. Облегчение – вот что это было.

Внезапная нерешительность на исходе матча. Желание оказаться правым в своем опасении худшего. Упоение быть брошеным. Притяжение бездны. Головокружение. Значит, не будет ни свидания, ни примирения. Я придавал слишком большое значение обычным проявлениям привязанности, принимая их за любовь. Нам не придется преодолевать крутые склоны этой скалы под названием «Второй шанс». Мы не будем пытаться кое-как склеить осколки нашего разбитого союза. Теперь остается только принять позу – меланхолия, грусть. Зато сколько книг я смогу прочесть по вечерам, сколько дорог пройти… Совсем не факт, что теперь для меня настала вечная зима. Что бы ни ждало меня впереди, даже боль – в любом случае это будет что-то новое. Да, это будет весна.

И все же какая-то таинственная сила не позволяла мне встать и сделать шаг навстречу этой предполагаемой свободе. Что-то заставляло меня оставаться на месте и ждать дальше. А вдруг Сандрин возникнет чудесным образом в последнюю секунду в проеме, между безучастным господином с газетой и нервной дамой с чемоданом? Прозвучит сигнал к закрытию дверей, и с последним его аккордом Сандрин появится из ниоткуда. Или все произойдет как в старом черно-белом кино: состав отъедет, отрывая противоположную платформу, а с нее мне будет улыбаться Сандрин. Мне останется только кинуться к эскалатору, перебраться на другую сторону и заключить ее в свои объятия. Чтобы начать все сначала. Позади нас, на стене, наши тени сольются в одну, большую. И этот эпилог станет новой главой в нашем романе. На этот раз мы сумеем обойти ловушки, расставленные нам повседневностью! Какая прекрасная жизнь ждала бы нас, если бы только Сандрин появилась, как по волшебству!

Семнадцать секунд…

Сандрин больше не видит Габриеля. Перед ее глазами только эта желтая спина. Все же он какой-то странный, этот парень в ветровке: сначала он так торопился к выходу, что даже толкнул ее, а теперь, когда дверь открыта, и нужно только сделать шаг, стоит и не выходит.

Однако она чувствует, как он напряжен, словно готовится к прыжку. Он явно нервничает. А может, просто чокнутый. Она поднимает глаза и упирается в его затылок, влажный от пота. Сандрин даже видит, как прозрачная капля сползает извилистым путем по его волосам и падает на воротник его рубашки. Она думает о его теле. И вообще о телах. О том чувственном наслаждении, которое иногда ей доводилось испытывать (что ее саму немало удивляло) в объятиях сущих имбецилов. О наслаждении, которого Габриель никогда не мог ей дать, хотя он часто имел возможность поверить в обратное.

С самого начала он не смог найти к ней подход. Первое время она предоставляла действовать ему, надеясь, что его поцелуи и ласки дадут свой эффект. Но напрасно: никогда, ни разу они не могли возбудить ее настолько, чтобы затуманить сознание и лишить чувства реальности. Тогда, не давая рассеяться последним крупицам желания, она сама пускалась в путь. В себе, в недрах своего существа она находила то наслаждение, которого ей недоставало. Она заботливо поднимала его на поверхность и заставляла скользить между ними, позволяя Габриелю думать, что именно он был его причиной. Позже, в темноте комнаты, она прижималась к нему. Он спал. Она не чувствовала себя неудовлетворенной, ведь она все же получала свое удовольствие, хотя и с некоторым оттенком удивления, что ей удалось не потерять, не упустить его. И еще: она никогда не могла разделить его с мужем. Ей казалось, что она осталась нетронутой, девственной.

Впрочем, возможно, более сильная страсть испепелила бы всю ту нежность, которую они так искусно, день за днем, взращивали, так что в итоге между ними не осталось ничего, кроме чистого сердца. Каждый раз, когда она испытывала удовольствие с другим, у нее возникало ощущение падения. И ее охватывал страх. Нет, ей не хотелось бы пережить подобные ощущения с Габриелем. Даже если их история закончилась, выдохлась, исчерпала себя, то только не из-за отсутствия пылкой страсти. Наоборот, именно спокойная нежность позволяла им сосуществовать, определяла их жизнь. И тем не менее, в какой-то момент эта жизнь оказалась словно лишенной воздуха. Почему?..

Шестнадцать секунд…

Он продвинулся к самым дверям. Ему жарко. Ему хочется выскочить, побежать, может быть, закричать. Да, точно: рвануться с криком. Вдруг он испытывает неодолимое желание облегчиться. Хорошо, что он смог быстро подавить этот спазм, а то обделался бы прямо здесь, среди толпы народа. Вот был бы стыд.

Но он не двигается. Он выжидает, как ему и было сказано. На самом деле, это не он сейчас действует: его сознанием полностью руководит приказ, который ему дали, а он лишь повторяет заученные движения. С сегодняшнего утра его больше не существует. Он всего лишь машина. Он не видит ничего, кроме своей руки, застывшей около кнопки автоматического открывания, на черном резиновом уплотнителе, обрамляющем двери, и готовой вмешаться, если двери вдруг неожиданно начнут закрываться. Он отстраненно смотрит на свои пальцы, на влажную кожу. Он весь мокрый; он чувствует, как капли пота катятся по его шее. Кроме того, в поле его зрения попадает обшлаг его желтой куртки и краешек манжеты. Какая все-таки классная идея – эта желтая куртка! Кто заподозрит, что она двусторонняя? Достаточно только снять ее где-нибудь в уголке, вывернуть наизнанку, надеть снова, и вот мы уже имеем черную куртку, которая преспокойно уходит прочь. «Чем больше ты бросаешься в глаза, тем меньше привлекаешь внимания». Это один из принципов их группы. Одна из тех звучных фраз, что намертво отпечатывается в памяти. Потому что тут не поспоришь: для всех, кто его видел, он будет лишь человеком в желтой куртке. Как только он исчезнет, никто уже не сможет сказать, был ли он высоким или низким, блондином или брюнетом, носил ли он усы… Но вот желтая ветровка, это да, ее разглядели все. Это был молодой-человек-в-желтой-куртке, и больше ничего. Остальное улетучилось. Как просто. Он и не предполагал, что все будет так просто.

И тем не менее, от страха его бросает то в жар, то в холод. До сих пор он не думал ни о чем, только действовал. Следовал намеченному плану. Повторял заученные жесты. Он так часто проделывал все это в своем воображении, что просто не мог допустить ошибки. Дрессировка, не более того. Ну, а теперь – другое дело. От него ничего не требуется. Только ждать. Однако никто не объяснил ему, как это – ждать. Ожидание – это что-то бесформенное, туманное, оно колеблется, постоянно меняет цвет, как небо, как море. Нельзя сказать, что он целиком желтое, или полностью черное, как две стороны его куртки. Постепенно его голову начинают переполнять мысли. «Что хорошо, так это то, что ты не будешь терять время на раздумья». Но вот, его осаждает поток сомнений. Что, если… Что, если вместо того, чтобы выйти «в последнюю секунду, ты понял? В самую последнюю секунду», он выскочит на платформу сейчас? Или наоборот, если он вообще не выйдет из вагона? Двери закроются, а он останется внутри, с другими. Нет, так не пойдет. А вот еще… Да в конце концов, какая разница? Выйдет он или нет, результат будет один. В любом случае дело сделано. Это как раз то, чего он хотел – выполнить задание. Хоть чего-то достичь в жизни. «Теперь ты видишь, папа, что я не такой уж неудачник, ну, скажи!» При таком раскладе уже не имеет значения, выйти или остаться, правда?