Советы по домоводству для наемного убийцы

— Думаешь, ты сможешь жить в Исландии? — спрашивает она меня.

— А куда мне деться.

Тишина, прерываемая птичьими криками.

— Это единственная причина?

— Ну, почему. Не знаю…

Она смотрит на меня в упор. Ее гаторейдные глаза похожи на голубовато-зеленые горячие источники на окружающих нас каменистых просторах, точь-в-точь как в рекламных буклетах в самолете, на котором я летел сюда. Она не сводит с меня взгляда. Неужто она и вправду хочет испортить себе жизнь Токсичными отходами?

— А ты… ты этого хотела бы? — наконец выдавливаю я из себя.

— Не знаю. Я просто спросила.

Она достает сигарету. Руки ее дрожат, и сигарета падает на землю. Она поднимает ее и вставляет между сурово поджатых губ. Щелкает зажигалкой.

— Мне придется здесь пожить, — говорю. — Какое-то время.

— Какое-то время?

Ее слова выходят вместе с клубом дыма. В этом бодрящем стылом воздухе сигаретный запах кажется даже приятным.

— Ну, в смысле…

— Тебе тут нравится?

— В Исландии? Ну да. Разве это может не нравиться? — Я показываю на окружающую декорацию, идеально подходящую для романтического кино о любви под луной.

— Но ты бы не хотел здесь… жить?

— В смысле… навсегда?

Она кивает. В моей голове, как вспышка, возникает моя квартира на углу Вустер и Спринг, плоский телевизионный экран, постоянно показывающий игры „Хайдука“, ресторан-гриль неподалеку, мой черный пистолет-красавец „Heckler&Koch“, припрятанный в ванной, над унитазом, за вынимающейся кафельной плиткой. Разминая правую руку, я бормочу в ответ:

— Не знаю. Я об этом как-то не думал.

Она резко встает, оставив недопитую банку пива во мху, и направляется к машине.

— Эй! — кричу я ей вслед.

Я догоняю ее на склоне, держа в каждой руке по банке. Птица спешно перелетает на небольшой пруд по ту сторону дороги. По-моему, она решила застолбить все вокруг.

— Эй, Ган. Ты что?

Она оборачивается, глаза на мокром месте. Мы стоим на обочине возле машины.

— Ты… ты об этом как-то не думал?

— Я же в смысле… ты пойми, в моей ситуации я дальше одного дня вперед не заглядываю.

— А как насчет моей ситуации? — спрашивает она охрипшим голосом и делает быструю затяжку дрожащими губами.

Мне нечего сказать. Я не подозревал, что эта девушка способна плакать. Птица вернулась и кричит на нас. На меня.

— Ган… Гуннхильдур… прости.

— По-твоему, все это как?

— Ты и я? Это… это было самое жаркое лето в моей жизни.

Я уже дрожу от холода.

— Правда?

— Да. Лучшее лето…

— Тогда в чем дело? Ты до сих пор не уверен?

— Послушай, Ган. Ты замечательная девушка, а я…

— А ты классный парень.

В самом деле?

— Да, блин. И нечего мне тут…

На большее ее не хватает. Еще затяжка. Отшвырнув сигарету, она делает шаг к машине со стороны водителя.

— Так ты хочешь?.. — мямлю я.

— ДА! — выкрикивает она и, сев в машину, хлопает дверцей.

А я стою между ней и остальной Исландией, держа в обеих руках недопитое пиво. Похоже, она настроена серьезно.

А я?

С востока к нам приближается новенький внедорожник. Поравнявшись с нами, машина притормаживает, так что я успеваю разглядеть тальянского вида парочку за пятьдесят. Седоватые загорелые любовники в синих ветровках поверх желтеньких рубашек поло. Два счастливых идиота. Глядя на эти улыбки до ушей, можно подумать, что первый в мире парламент на открытом воздухе устраивает в выходные открытый фестиваль группового секса для пожилых пар. Рука женщины лежит на плече у сидящего за рулем партнера, который похож — вы будете смеяться — на киллера, недавно вышедшего на пенсию.

Глава 29. Каунасские связи

Назад мы едем молча. Даже радио не издает ни звука. Я гляжу в окно, думая о своих двух нью-йоркских сумках, которые уже восемьдесят дней крутятся на транспортере в загребском аэропорту. Закат отпылал, но несколько облаков на горизонте еще сохраняют красноватые очертания; они висят, как цеппелины над фудзиподобным ледником, венчающим полуостров Сноу-Фоллз-Несс или как бишь его. И вот уже Рейкьявик раскидывает перед нами свои улицы и городские кварталы, как дама, раскидывающая ноги в отчаянной жажде понравиться. Чем-то это мне напоминает ночной Лос-Анджелес: огромная доска, вся в огнях. Единственная вертикаль — церковь с немыслимым названием на холме в центре города, такой фаллос, темнеющий на фоне розового неба.

Ган въезжает в мой вымерший квартал мебельных магазинов и ночлежек для беженцев и тормозит на транспортном кольце, или круге, или как он там называется, неподалеку от моего дома. Я позвоню, говорю ей. В ответ она мрачно втягивает губы, что делает ее похожей на мать.

В наш отель я вхожу около трех пополуночи. Работяги спят без задних ног, как и их грязные башмаки с железными носами на лестничной площадке. В конце коридора слышится тихий стрекот телевизора. За кухонным столом сидит Балатов в некогда белых трусах и пока еще белой майке, а также черных носках. Шерстистый, как горилла. Трудно понять, где кончается носок и начинается нога. Чтобы сбрить весь волосяной покров, ему понадобилась бы тонна „крема для битья“. На экране какой-то придурочный актер изображает из себя наемного убийцу, при этом пистолет он держит, как Папа Римский — вантуз.

— Ебал я белые ночи. Хочу черную, — раздается бормотание на уровне волосатых плеч.

Кажется, впервые за все время нашего знакомства я не испытываю к нему неприязни. Я достаю пиво из холодильника и сажусь напротив. Сейчас мне нужен друг.

— А исландские девушки? Они тебе не нравятся? — спрашиваю.

— У Бабули нет исландская девушка.

Желания моего нового друга ограничены некими рамками.

Какое-то время мы молча смотрим на экран. Показывают кино из серии „Всем стоять!“. Сдается мне, в каждом втором фильме на этой планете главный герои либо списан с меня, либо битых два часа гоняется за таким, как я, причем всегда добивается успеха за минуту до того, как титры начинают вылезать из могилы плохого парня, точно привидения. Киллер-мафиози один из самых популярных героев нашего времени. Тогда почему я не могу жить, как актер, который меня играет: в голливудском особняке с нобелевским бассейном и пальмами вокруг? С прислугой, выясняющей на кухне отношения по-испански, и голодными до секса маленькими старлетками с большой грудью, с утра галдящими под моей дверью? А вместо всего этого я болтаюсь, как говно в проруби, — заново родившийся мойщик посуды с идиотским именем и подружкой-неврастеничкой, попивающий ворованное польское пиво и философствующий с внуком Кинг-Конга.

— Что ты думаешь по поводу киносценариев о мафии, написанных всякими сопляками, которые ничего крепче соевого кофе не пили? Всеми этими небритыми студентами, которые в жизни своей не видели настоящего оружия?

— Что говоришь?

— Ничего. Проехали.

Мы смотрим кино, Балатов ругается по-болгарски. Мы с ним родом из мест, которые можно назвать родиной цветистого языка. Хорватия — чемпион мира по мату. Меня так и подмывает высказать Балатову все, что я про него думаю: „Ты что, с дикобразом перепихнулся? Ну и видок!“ Или лучше: „Я тебе не говорил? Я отымел твою покойную мамочку так, что она теперь в гробу лежать не может!“

— У тебя хороший девушка, — вдруг говорит этот ублюдок.

— Моя девушка?

— Я видел твоя девушка в салон, — уточняет он с омерзительнейшей ухмылочкой, поднимая вверх волосатый большой палец. — Хороший.

— Ты хочешь сказать, что ты?..

— Вы делали секс в салон, я видел. Дочь священника, да?

Получите, распишитесь. Он за мной шпионил. Все-таки этот сукин сын работает на Федеральное Бюро Раздолбаев.

— Что ж ты им не позвонил? Повяжите меня!

— Что говоришь?

Нет. После короткого допроса я прихожу к выводу, что он не может быть секретным агентом. Для этого он слишком глуп. Но тогда что он здесь делает? Какого черта он торчит в стране ярких ночей и санскритских субтитров, которую он так ненавидит?