Новый Мир ( № 2 2010)

Понимал в колдовской дуде,

Как свинья в апельсинах. Этим

Перепутаны карты все?

Вот и катится жизнь “с приветом”

На неправильном колесе.

Или правильном?.. Кто ответит? —

То ли ангел, смотрящий за…

То ли Зверь, что меня приметит,

В преисподнюю подвозя?..

Старый остров (большая рыба),

Никаким Ихтиандром не…

Остальное мура и липа

И т. д. и т. п. извне.

Малороссийское

...в копилке дня: на грани вздоха

Соткалась медленная мгла,

Шумит листва в ладонях Бога,

Огнём зелёным весела.

На грани прошлого: за камнем

Две нимфы тискают того,

Кто козлоног и шерстью славен...

И так под сводами легко

Смотреть во все глаза на игры

Созданий мифов и молвы:

Блестят на шкурах тварей иглы

И пахнет мерзким дух любви

Такой, с которой нам не светит...

Выносит ломтик желтизны

Младенец месяц, боком метит

Присесть в прибрежные челны,

И неприметно дышат жабры

Реки, текущей в трёх шагах,

И камыши — тугие мавры —

На грани выдоха... В кустах

Проистекает то, что было

За валуном... Крылатый бог

Любви залёг, как Буратино,

Глотая лакомый восторг.

Проистекает... где-то ангел

Спешит Хоме на помощь, но...

Уже горит летальный факел

В таком “мосфильмовском” кино.

...Ползущий звук, в низинах кто-то?

Всё вопросительно, всё так

Нетвёрдо... парус небосвода...

Правитель мух пришпорил мрак.

*     *

  *

…там ловкие сарганы в руки шли,

Как мифы места, пахнущие зверем,

И море в луже клюквенной зари

Дышало дзэн-буддийским недоверьем.

Там птицей эксцентрической смотрел,

Держал в руках то ангелов, то нечисть,

Когда Селена встала на ущерб,

Старуха с бритвой задвигала речи

И пряталась в усмешку и врача…

Там задували демоны причалы

И след берегового скрипача…

Не выплакать бемолям этой кары.

Там жизнь сходила… Аполлон, ты где?

Такой глушняк. Не вяжется Эллада.

Я там ловил бамбуковых детей,

Я там вбирал первопричины ада.

*     *

  *

Во всех углах бессонница стоит,

Сопливый ветер задохнулся в коме.

Снега листают белый манускрипт,

В глазах луны качается нефрит,

Желтеет плоть в космическом капроне.

Я в комнате, как в шаре под водой, —

Животное, особенно во взоре.

Зависнув в NOTEBO0K’е стрекозой,

Кому сказать спасибо, что — живой,

В живительном сдыхая алкоголе?

Когда кругом бессонница сквозит —

Ни двойника, ни женского обличья.

Кастальский ключ лакает алфавит

(На кухне демон в мойке шебаршит),

Но к ангельским дверям не та отмычка…

Когда кругом бессонница корпит —

В кенийской маске прячутся виденья,

Кто свет потусторонний объяснит,

Когда глагол под ложечкой болит,

Когда в сиротстве музыки Спасенье?..

Хох Дойч

Кормашов Александр Васильевич родился в 1958 году в Вологодской области. Закончил педагогический институт. Автор трех стихотворных сборников. В “Новом мире” дебютировал в 2008 году (№ 2) повестью “Борщевик”. Живет в Москве.

Рассказ

Великая Отечественная война для красноармейца Андрюхи Пчёлкина началась на узком деревенском проселке, крадущемся по краю мелколесья вдоль неубранного ячменного поля, в стороне от большого тракта, по которому дробными кровяными сгустками откатывались на восток разбитые части Красной армии.

Война для Пчёлкина начиналась одновременно со смертью младшего политрука Михалёва, раненного в живот и лежавшего на телеге, влекомой огромным артиллерийским битюгом, который вместе с подводой, тоже артиллерийской, густо окрашенной краской защитного цвета, крепко окованной по обводам толстым полосовым железом, на железных осях, служил пока наиболее убедительным — и единственным на данный момент — доказательством несокрушимой мощи СССР.

Последние сутки Пчёлкин неотрывно шёл за телегой и смотрел на заднее правое колесо. Оно бы не доехало до Берлина. Колесо было не родным, деревенским, с разболтанной ступицей и расхлябанными спицами, ржавый обруч поведённой восьмёркой шины едва держался на ободе. Через каждый километр-два ездовой останавливал лошадь, грузно спрыгивал с передка и принимался подвязывать колесо куском жёсткого телефонного провода. Все, кто брёл за телегой, тоже останавливались. И первым это делал Андрюха. Он стоял, опираясь рукою на дуло винтовки, штыком от которой неделю назад заколол в спину своего земляка и товарища Мишку Черезболотова.

Стоять было легче. Лучше всё же стоять. Последняя сейчас глупость — соблазниться передышкой и свалиться в траву, даже просто сесть, где стоишь, прямо в тёплую пыльную колею. Сил подняться уже не будет. Тем, кто рухнет, никогда не наверстать отставание, не догнать этого толстоногого, мерно и мощно шагающего битюга.

Хотя мерин тоже устал. Остановленный, он уже не сворачивал телегу к обочине и не опускал голову, чтобы сорвать пук зелёной, но иссушенной зноем, не дающей влаги травы. Мухи и слепни залепляли ему глаза, гроздьями тонули в слюне, закипающей на губах и стекающей по удилам вниз. Мухи, казалось, тоже умирали от жажды. Только оводы пили вволю. Мерин давно с ними не боролся, не подёргивал кожей на шее и на боках, не бил себя копытом в живот, лишь охлёстывал ноги хвостом, укороченным по уставу ездовой службы. Но он всё ещё был силён, легко рвал с места подводу и начинал вышагивать всё вперед и вперёд с убийственной для людей резвостью. И всё же люди не отставали. Конь внушал им доверие. В чём-то он походил на тот танк “КВ”, квадратноголовый, с коротким и тупым дулом, который один вчера держал переправу, прикрывая отход колонны штабных машин и грузовиков медсанбата. У танка были сломаны фрикционы, и по лугу он двигался только взад и вперёд, косо к обмелевшей реке, где чуть повыше разрушенного моста был наспех оборудован брод. Танк вырыл под собой две глубокие колеи, две траншеи, в которых, найдись пехота, могли бы занять оборону до полуроты солдат, и с каждым проходом всё более грузно садился брюхом на землю, а когда останавливался для выстрела, никому и не верилось, что он стронется вновь. Но он трогался, и опять останавливался, и опять кашлял дымом и пламенем на тот берег. А потом налетели немецкие самолёты, и всем стало не до танка.

Артиллерийский битюг, запряжённый в подводу с оторванным и наскоро заменённым колесом, появился из дыма и хаоса ниоткуда и шагал теперь в никуда, но два десятка оглушённых людей потянулись за ним, как утята за уткой, доверяясь инстинкту постоянно держаться чего-то большого, надёжного и незлого.

Если бы его об этом спросили, Андрюха не сумел бы ответить, почему он не бросил раненого политрука. Наверное, потому же, почему не избавился от винтовки, штыком которой он заколол в спину своего друга и земляка Мишку Черезболотова.