Маркиз Роккавердина

Все сызнова! Едва ему казалось, будто он укротил, одолел своего мучителя, врага, сидевшего внутри его, как обнаруживал, что тот опять заявляет о себе и начинает новый приступ, еще более мощный и упорный, чем прежде. Любая передышка оказывалась обманчивой. Все усилия оборачивались полумерой, которая успокаивала лишь на какое-то время, но не вылечивала окончательно.

Может быть, он сам был виноват в этом. Он не оказывал обстоятельствам и впечатлениям достаточно энергичного сопротивления. Разве он не был Роккавердина?.. Ах! Он хотел быть таким же Лиходеем, какими были некогда его предки. Ни в чем нельзя было быть уверенным? И все же… Он должен был поступать так, будто совершенно в чем-то уверен!

Заложив руки за спину, он стоял на кромке холма над волнующимся внизу морем пшеницы, широко и твердо поставив ноги, окидывая взглядом все открывающееся перед ним пространство, весь этот мощный взрыв жизни, какое-то время он почти ни о чем не думал, напряженным усилием собирая всю скрытую энергию своего атлетического тела и сурового духа. И когда почувствовал, что в висках и жилах вновь забурлила кровь, которую гнало по телу часто стучавшее сердце, когда понял, что в нем утвердилось намерение восстать против всего, что мешало его спокойствию, его счастью, он поднял руки в резком утвердительном и вызывающем жесте… И ощутил себя другим человеком! Таким, каким был несколько лет тому назад, когда его личные интересы, его прихоти были для него законом и нормой жизни. Все его теперешние беды происходили от одной-единственной слабости — от того, что он выдал Сольмо замуж! А он-то думал, будто проявил в тот день силу воли!

Прошлое? Нужно было зачеркнуть его в самом себе, потому что уже невозможно было сделать так, чтобы не произошло того, что произошло. Поправить ошибку, насколько это было возможно, — да, но не терять присутствия духа, не унывать, не отчаиваться. И самое главное — надо принимать мир таким, каков он есть, поступать точно так же, как и другие.

«Бог… если он есть… Есть!.. Должен быть!.. — продолжал размышлять он. — Бог, конечно, милостивее, чем люди. Только он один может в полной мере оценить наши поступки, только он, способный читать в наших душах даже лучше нас самих. Знаем ли мы порой, почему поступаем так, а не иначе? Мы — слабые стебельки, которые ветер клонит в ту сторону, в какую он дует…»

И он оглядывал все вокруг, протягивал руки, чтобы приласкать всходы, которые склонялись от легкого прикосновения и тут же выпрямлялись, как будто через это прикосновение к ним он хотел получить прямо от самой благотворной природы новые, свежие запасы физической и духовной силы. Он чувствовал себя иным, таким, как много лет назад. И управляющий, увидевший, что он возвращается просветленным, сказал:

— Ваша милость воспряли духом, посмотрев на эти поля!

— Это верно, — подтвердил он, улыбаясь.

Баронесса Лагоморто уже четверть часа лежала в постели, когда маркиз постучал в ворота.

— Ты так напугал меня, дорогой племянник!..

— Если бы я знал! Ведь еще не поздно, тетушка!

Баронессы, лежавшей в чепчике на кровати с балдахином, почти не было видно под одеялами, а ее тощие руки, торчавшие из рукавов ночной сорочки и пытавшиеся прикрыть папильотки, которыми она еще имела слабость завивать волосы, казались посреди всей этой белизны еще более костлявыми и темными.

— Так в чем дело? — спросила она, видя, что племянник молчит, и указала ему на стул.

— Я пришел попросить вас известить синьору Муньос, что завтра…

— А! Наконец-то!

— И послушать, что вы мне посоветуете. Я не знаю…

— Цозима не хотела бы ходить в муниципалитет. Лучше провести обе церемонии сразу. В твоем доме есть часовня — привилегия, полученная дедом. Я венчалась в ней. В то время туда каждое воскресенье приходил священник служить мессу. Бабушка не посещала церковь даже на пасху. Другие были времена!

— Что касается муниципалитета, то это будет нелегко. Поговорю с советником, который исполняет обязанности мэра, Я слышал, там не хотят делать исключений.

— Пальцы на руке не все одинаковы! Или ты не маркиз Роккавердина? Хотела бы я посмотреть, как они посмеют отказать тебе!

— Это очень вероятно. Господа из муниципалитета злятся на меня из-за этой борьбы на выборах несколько месяцев назад.

— Хотела бы я посмотреть, как они посмеют!

— Во всяком случае, в муниципалитет отправимся поздно вечером…

— Семейный праздник, сказал ты как-то. Теперь, когда и этот несчастный сочетался браком, Тиндаро не станет больше сердиться на свою дочь.

— Он порвал и со мной из-за раскопок, которые я не позволил ему сделать в Казаликкьо.

— Он порвал со всеми, этот сумасшедший! Его сын возвращается из Флоренции больной, похоже, у него чахотка. Бедный юноша! Кто знает, какие кутежи он там устраивал!.. Но хватит! Мы не должны давать людям повод насмехаться над нами. Этот брак будет отличным предлогом, чтобы всем нам помириться.

— Я тоже так думаю, тетушка. Что касается нарядов и приданого Цозимы…

— Предоставь это мне. Я обо всем договорюсь с синьорой Муньос. Она прекрасный человек, только, пожалуй, чересчур горда или, вернее, слишком щепетильна. Но я знаю, как подойти к ней, чтобы не задеть ее самолюбия.

— Хорошо, тетушка. Я зайду к вам завтра. В какое время?

— Я сама пошлю за тобой.

Он не заметил собачек, что спали в постели, в ногах у баронессы, укрытые небольшим стеганым одеялом. Разбуженные голосом маркиза, они высунулись и зарычали.

— Как? Они спят с вами, тетушка? — удивился маркиз.

— Чтобы греть мне ноги. Им, бедняжкам тоже холодно.

Выходя из особнячка баронессы, маркиз, немного поколебавшись, направился к дому кузена Перголы. Он чувствовал себя достаточно сильным, чтобы устоять перед впечатлениями, которые могли ожидать его там. Теперь он был полон решимости.

«Буду воспринимать мир таким, каков он есть. Буду поступать точно так же, как все!» Он не собирался быть святым.

Кавалер Пергола все еще был в постели, но уже без белого нитяного колпака, натянутого на самые уши, без пластырей на горле, обвязанном только шелковым платком. Со столика и комода исчезли деревянные позолоченные канделябры, ларцы с мощами, серебряное вервие Христа бичуемого, и говорил он вполне нормально, хотя еще немного хрипел. Сидя в постели, опираясь на гору подушек, он рассказывал своим детям сказку, и они выразили большое недовольство тем, что появление гостя прервало ее. Действительно, едва кавалер закончил свой рассказ о том, как неожиданно прорвались нарывы на гландах, когда он уже совсем задыхался — буквально смотрел смерти в глаза, старший из детей нетерпеливо спросил:

— Ну а потом, папа, что сделало чудище?

— Завтра расскажу. А теперь идите спать.

— Нет, мы хотим сегодня! — возразила сестренка, чуть не плача.

— Что сделало? — сдался кавалер. — Прежде чем съесть девочку, чудище схватило козу, что была с нею, и съело ее. Но оно спешило, и в горле у него застряла кость, оно задохнулось и погибло. И девочка возвратилась домой. Тут и сказке конец, а кто слушал — молодец. Довольны? Идите спать.

Синьора Пергола, когда пришел маркиз, оставила шитье и, взяв за руки детей, огорченных, что так быстро кончилась сказка, вывела их из комнаты. Кавалер, смутившись, что оказался с кузеном наедине, сказал:

— На этот раз мне досталось! Невозможно представить, что значит сознавать приближение смерти, когда ты в полном расцвете физических сил и умственных способностей. От такой опасности теряешь голову, тупеешь. При обычной болезни силы уже потеряны, сознание затуманено, и умирают как засыпают, ничего не замечая… Но когда в горле у вас сидит какая-то гадость и душит вас, заставляя медленно переживать все ужасы приближения смерти… О, поверьте мне, кузен!.. Такое трудно выдержать… Я готов был своими собственными руками разорвать себе горло… Улыбаетесь? Я понимаю почему… С моей стороны это было свинство… Этот вампир, настоятель Монторо, воспользовался случаем… Вырвал у меня отречение от моих убеждений. Но он вернет мне его. Я возьму его за горло…