Требуется героиня

– Если над тобой не командовать, то опять свернешься. И не смоли на ночь.

– Я режим не нарушу, – стесненно пошутил Юрий.

– Надеюсь.

Дядя Миша еще кивнул Юрию от порога, вышел, не оборачиваясь. Но ощущение рапиры, мелькнувшей еще раз, долго витало в комнате.

– Строгий, оказывается, – сказал Юрий, когда она возвратилась.

– Если б не Миша, я бы пропала, – покорная оживленность снова застыла на ее лице, будто маска. – Вот так, Юрочка, и бывает. Десять лет в классе рядом сидели, нет, был тогда не нужен, только смеялась. Он и женился со зла. А как заболела туберкулезом, так все друзья растеклись куда-то. Дела у всех, семья, а тут надо возиться. Одна осталась. Мишу-то сколько лет до того не видела, только на сцене. А услышал, сразу пришел. И в больницу устроил. И в Ленинград возил. И потом в леспромхоз, на мед, тоже он. За уши вытащил. И дома небось всякие неприятности были из-за меня, он разве скажет. Вот так.

– У нас его уважают, – сказал Юрий, чтобы сделать ей приятно.

– Кого же еще уважать, – кивнула она.

И снова потянулась за папиросой. Юрий щелкнул зажигалкой. Придержав его пальцы рукой, осторожно прикурила. Объяснила, как извинилась:

– Боюсь почему-то огня из чужих рук.

– Со школой-то ничего нового?

– Нет, обещают с нового сезона, Миша как раз и пришел обрадовать. – Она улыбнулась невольному «сезона», неучительскому, уже театр. – В третьем микрорайоне десятилетку откроют и обещали твердо. Пятые классы пока.

– Вот видите, все устроится, – сказал Юрий.

– Еще не верю, – сказала она.

Затянулась, покашляла, съежилась. Неприспособленная какая-то, от такой не уехать бы, не Наташа. Смешные мысли, отбросить можно, а уже мелькнули.

– А теперь даже сама боюсь. Столько лет не работала в школе. Миша говорит – ерунда.

– Конечно, – кивнул Юрий, думая, что ей будет трудно.

Что-то она, видать, растеряла, пока болела и мыкалась. Если бы крепко схватить за плечи, встряхнуть, все бы стало на место. Или кажется? Кто-то должен встряхнуть и остаться рядом, вот что надо. Это им всем надо, противно подумалось – «им всем», тоже мне – высшая раса, сам бы не отказался, чтоб кто-то встряхнул. Но никто не придет и не встряхнет. Сколько ей – сорок семь, восемь?

Она докурила почти до бумаги, сказала повеселей:

– А вы, Юрочка, с моей ученицей, оказывается, знакомы.

Юрий с некоторой натугой изобразил заинтересованное внимание. Как-то сейчас не до учениц.

– Разве?

– С Лидочкой, она теперь Ященко. Вспомнили?

– Ну конечно. Как же иначе, мир тесен, даже при наших просторах и миллионах.

– Лучшая была моя ученица, стихотворения с одного раза запоминала.

– Хуттер слушал сегодня. Заинтересовался.

– Знаю, она потом забегала. Я ей говорила, все вроде ей неудобно. И Миша предлагал повести познакомить. «Нет, – говорит, – только поставлю вас всех в неудобное положение, может, и нет ничего, без блата уж как-нибудь».

– Чрезмерная щепетильность – почти порок, – усмехнулся Юрий.

– Не надо, Юрочка, – попросила она. – Вы так не думаете, это пусть Морсков говорит.

– Шучу, – сказал Юрий.

Она опять вспомнила кофе по-турецки, дался ей этот кофе. Ушла готовить. Впрочем, перед ночной прогулкой не помешает, тепла хоть подкопить изнутри. Глаза чем-нибудь занять, чтобы не думать. Встал. Прошелся. На шкафу обнаружил пачку газет. Взял сверху. Оказалась «Советская культура», тоже чтиво. Самое актуальное сейчас – на последней странице. Ага, вот именно.

«Музпедучилищу срочно требуется теоретик – специалист для преподавания анализа музыкальных форм».

Не совсем то. Хотя приятна нужда в теоретиках. В наш практический век.

«…объявляет конкурс на вакантные должности ответственного лирического тенора, главного машиниста сцены…»

Хорошо быть ответственным тенором, делать ножкой и короткими ручками ловить букеты из зала. Недосягаемо. На машиниста тоже не тянем, не тот апломб, не та подготовка. Вот уже ближе:

«Великолукскому театру драмы срочно требуется ведущий актер на роли Нила («Мещане»), Годуна («Разлом»)».

Ишь, срочно. Горят голубым огнем. Не удержали ведущего, пожалели десять рублей добавки, не нужно жадничать. Или морально разложился, за это, впрочем, не гонят. Или Хуттер переманил. Не тянет почему-то в Великие Луки, можно сказать, не влечет. Кто же там главным, не вспомнить.

Спрос, однако, есть. Еще кто? Еще, например, Чимкент.

«Чимкентский театр драмы объявляет конкурс на замещение штатных и вакантных должностей творческого состава на роли: социального героя высшей и первой категории, молодой героини первой категории, молодого героя первой или высшей категории (плана Ромео), режиссера-постановщика».

Уборщицу они, значит, найдут на месте. Полное обнищание в братском Чимкенте, где же это на карте? Требуются герои. Требуются героини. Ухо привыкло, а вообще смешно. Единственное место в мире осталось, где каждый запросто знаком с героиней и спит на одном диване-кроватке с героем плана Ромео. Театр.

Посмотрим еще, нам не к спеху.

«Амурскому театру кукол срочно требуются артисты-мужчины».

По существу, мужчиной Юрий себя все еще чувствовал, но не был уверен, что в роли амурской куклы он будет так безусловно счастлив. Больше ничего «Культура» не предлагала, жаль.

Он перечитывал объявления четвертый раз, когда в комнате, наконец, остро запахло турецким кофе.

– Не знаю, как вам понравится, Юрочка.

Насчет кофе последние годы развелось много

специалистов, каждый морщится на рецепт другого. Один добавляет соль, другой – сахар в пропорции, третий ждет, пока убежит на плиту, еще кто-то настаивает только на шкурке лимона. А смешай чашки, автор нипочем не найдет своей: любой пьем, лишь бы покрепче. Наливаемся черным кофе и глотаем снотворное. Тем и держимся.

Она налила полную чашку и сверху бухнула еще ложку гущи, армянин у них в леспромхозе, оказывается, считал это главным смаком. Непривычно. Пить можно, но без гущи было бы лучше, путается под языком.

– Ого, обжигает…

Ольга Васильевна сразу обрадовалась:

– Я научу Наташеньку. Это же просто.

– Наташа не кулинар, – сказал Юрий. – Проще – меня.

– Нельзя с одного человека все спрашивать. – Она отнеслась как-то очень серьезно. – Наташенька такие роли играет, ей на кухне нельзя возиться, вы же сами понимаете, Юрочка.

– Понимаю, – сказал Юрий. – А есть-то надо.

– Конечно, тяжело, оба допоздна на работе, все по столовым. А Наташеньку вам надо беречь, вы покрепче. И пара у вас такая хорошая, редкая пара по теперешним временам, смотреть приятно. Как вы друг друга ждете, как всё. Ко мне бы хоть когда днем зашли, у меня суп всегда есть, накормлю с удовольствием, все равно же варю, дурная привычка. На одну, а варю. Вы заходите с Наташенькой, я всегда дома, если не на дежурстве.

– Поздно, Ольга Васильевна, – вдруг сказал Юрий.

Честное слово, он не хотел. Вдруг прорвало, неожиданно, против воли. Весь вечер были челюсти сжаты, он так их и чувствовал: сжаты, аж затекли. Вдруг прорвало. И все рассказал, без единого вопроса. Конечно, личное. Не о Хуттере же. Все рассказал. Про Лену, ни с кем не говорил здесь о Лене. Про Борьку тем более. Даже назвал Гуляева. Рассказывал с подробностями, почему-то болезненно волнуют именно подробности. Как Борька сказал: «Кроме тебя, что ли, нет других родителей». Юрий краснел, вспоминая свою радость, а Борька имел в виду Гуляева. О Наташе только не смог, даже имени не назвал. Чем больше не говорил, тем яснее. И ему и ей.

Потом она сказала:

– Тут, Юрочка, сплеча ничего нельзя рубить.

Это было уже о Наташе.

– Не знаю я сейчас ничего, вот что я знаю.

Почти афоризм. Поговорили. Теперь нужно быстро уйти в ночь, чтоб хоть кончить достойно. Без размазни. Хорошо подумал, но не пошевелился. Потом она добавила гущи по-турецки. Юрий занялся кофе, все-таки дело.

Говорить он больше уже не сможет. До смерти. Вулкан извергся и потух, серая лава бездарно стекала по склонам, вдруг Аркадий, не говори красиво», но иначе не выходит, привычные прятки.