Меня убил скотина Пелл

Голос Говорова тонет в разъяренном реве публики. Нет ничего слаще для француза, чем ругать свою полицию!

Дважды Говоров хоть краешком глаза наблюдал французские службы в действии. Вот две истории, а выводы из них пусть делает сама почтенная публика.

Советский дипломат попросил во Франции политубежища. Не понравилось дипломату, что его с семьей срочно отзывают в Москву. Никаких грехов он за собой не числил, но по некоторым оттенкам поведения своих коллег понял, что шьют ему дело и за границу больше не выпустят. Думал, гадал дипломат и вечером, накануне отъезда, вышел с семьей на улицу, мол, прогуляться (без единой вещички, чтоб не вызывать подозрения) и прямиком отправился в полицейский участок. Начали объясняться с дежурным. Тот в полном недоумении. Чего приперлись на ночь глядя? Приходите завтра, возьмите рандеву, порядок есть порядок. Еле-еле упросили дежурного позвонить куда надо. (А куда надо? Говоров, например, не знает. Дипломат, парень ушлый, знал.) Короче, там, где надо, сообразили, прислали машину, спрятали семью. (Тоже характерный штрих: в Москве если кто из иностранцев попросит политубежища, то может уже на следующий день преспокойно фланировать по улицам. В Париже службы безопасности, хозяева города, вынуждены прятать перебежчиков на конспиративных квартирах. И, наверно, не без причин.) Шли недели. С дипломатом беседовали, как говорится, выпотрошили, а взамен ничего не предложили. То есть документы и статус политического беженца гарантировали, но что касается работы… Вы свободный человек в свободной стране. Устраивайтесь сами! Прямо скажем, стоять у конвейера на заводе «Рено» дипломату не светило. И надеялся он, что службы других стран его оценят по-другому, предложат кое-что поинтереснее. Чувствовал дипломат, что французы как собаки на сене: он им не нужен, но отдавать другим не хотят. Надо было искать выход, тонко, дипломатично, чтоб не обидеть своих покровителей. Дипломат нашел: «Хочу дать пресс-конференцию». «Не надо, — скривились службы, — у нас сейчас и так очень напряженные отношения с Советским Союзом, кампания в газетах нам совсем ни к чему». — «Хорошо, тогда я выступлю по «радиоголосам», вещающим на Союз. Французы их не слушают, а я хоть объясню своим родителям в Москве: жив, здоров, остался в Париже по доброй воле». Против такого аргумента французам было трудно возражать. Забота о родственниках и для французов святое дело. Дипломат полагал, что если он высунется на американском Радио, то американцы непременно обратят на него внимание. Как связаться с Радио? Французы не горят желанием помочь. И на кого там нарвешься? Дипломату доподлинно было известно, что КГБ старается всюду засунуть своих людей. Опять мнительность? Кто не был в шкуре перебежчика, пускай помолчит… «Кто работает на Радио в парижском бюро?»— спросил дипломат. Ну для служб это не бином Ньютона, дали список. «Свяжите меня с Андреем Говоровым, лично с ним не знаком, но книги его читал. Ему я доверяю».

Все эти подробности дипломат рассказывал Говорову потом. Пока что позвонили Говорову и объяснили, что к нему хочет прийти такой-то господин. Не желает ли месье Говоров с ним побеседовать? Кто именно звонит, в трубке не назвались, но Говоров догадался. Конечно, Говоров не возражал, тем более имя дипломата промелькнуло в газетах.

Назначили час встречи. Говоров спустился на улицу. Подъехала машина. Вышли двое. О чем-то между собой дискутируют. Один показывает то на Говорова, то на машину: дескать, выбирай. Другой, по виду явно соотечественник, упрямо кивает в сторону Говорова. И тогда сопровождающий дипломата француз сделал жест, который на всех языках мира означает лишь одно: «Ладно, в таком случае я умываю руки».

Между прочим, дипломат рассчитал точно. После того как на Радио прошло несколько интервью, американцы пригласили дипломата в Германию и пристроили преподавать в военной школе.

Вторая история совсем забавная и произошла в те древние времена, когда у Говорова с Самсоновым были мир и дружба. В Париж транзитом из Москвы в Бостон прилетела невестка Сахарова Лиза Алексеева, та самая, ради которой Андрей Дмитриевич держал свою первую голодовку в Горьком. В вечерних субботних телевизионных новостях показали, как девушка с раскосыми татарскими глазами спускается по трапу самолета, но на вопросы журналистов отрицательно качает головой, разговаривать не хочет. Буквально через минуту у Говорова зазвонил телефон, Кира сняла трубку и зовет Говорова. Сдурела баба: пока идут новости, его нельзя трогать! Говоров на нее волком смотрит, Кира посмеивается, протягивает трубку.

— Андрей, прошу извинения, знаю, что отрываю вас от телевизора…

— Владимир Владимирович, все интересное уже кончилось, пошли их французские глупости, — с залихватской любезностью отвечает Говоров. А как иначе ответишь, когда звонит его непосредственный начальник, директор парижского бюро?

— Андрей, по моим данным, пресс-конференция Лизы Алексеевой ожидается завтра вечером в Бостоне. Но вы же в хороших отношениях с семьей Сахарова. Если бы вы смогли перехватить Лизу в Париже, интервью на десять минут, мы бы утерли нос нашим американским коллегам.

— Владимир Владимирович, как говорят в Советской армии: «Приказ начальника — закон для подчиненного».

— Андрюша, это не приказ, нижайшая просьба…

— Понимаю. Шучу. Однако смело сообщайте в Гамбург, что в понедельник утром они получат интервью.

В трубке удивленно и одобрительно крякнули.

Конечно, всегда приятно выскочить первым и утереть нос своим коллегам из Нью-Йорка или Вашингтона. Но в данном случае Говоров понимал, что это важно для Владимира Владимировича. Над головой директора стали сгущаться тучи, в Гамбурге собирались отправлять его на пенсию. Сверхоперативный материал из Парижа повышал акции директора: мол, старая гвардия умеет работать. Говоров был больше всех заинтересован, чтоб Владимир Владимирович оставался на своем месте. По многим причинам. Хотя бы потому, что для всех на Радио (особенно в Гамбурге) строгий распорядок: приходить и уходить в определенный час, а Говоров являлся в бюро, когда ему это было удобно. То есть существовал между ним и директором негласный договор — вы мне вольное расписание, зато я вас никогда не подведу.

Почему же на этот раз Говоров так уверенно обещал? Вдруг не найдет Лизу Алексееву? Сорвется интервью? Нет, найдет. Не сорвется. Ибо Лева Самсонов еще в пятницу его предупредил: Таня, дочь Люси Боннэр, прилетает из Бостона в Париж встречать Лизу, остановятся у меня в редакции, для всех это тайна, но для тебя… Короче, запасись заранее магнитофончиком.

Для журналиста такая информация дороже денег. И как только кончились известия (не мог же Говоров не досмотреть прогноз погоды?), он набрал номер «Вселенной», после двух гудков положил трубку, набрал еще. Условный сигнал. К телефону подошла Таня: «Андрей, я так и думала, что это ты. Кроме Вики и тебя, никто не знает, где мы. О, есть много о чем рассказать. Но мы с Рэмом уже не держимся на ногах, а Лиза вообще свалилась. Знаешь, за двадцать четыре часа Горький — Москва — Париж кого угодно выбьют из колеи. Приходи завтра утром, потрепимся, позавтракаем, заодно отвезешь нас в аэропорт. Интервью для Радио? В принципе мы решили дождаться Бостона. В самолете все обсудим, взвесим, дело ответственное. Но для тебя, естественно, исключение. Привет Кире».

Говоров приехал в девять утра. Таня в халате, Рэм бреется, Лиза в ванной. Редакция журнала превратилась в походный бивак. Диван раздвинут, как кровать, на полу матрас, все незастелено, разбросаны разные интимные принадлежности. Но присутствие Говорова никого не смущает, он человек свой. С ходу начался обычный треп.

И тут звонок в дверь. «Это Вика, — говорит Таня, пойди открой, а я хоть пока оденусь».

На пороге пожилой французский господин показывает карточку с трехцветной полосой наискосок. Говоров пытается загородить собой пространство, все-таки картина не для посторонних глаз.

— Чего изволите?