Мой настоящий отец

Метод доктора Саймонтона предполагает, что пациент ясно понимает свое положение и сам хочет вылечиться. Может, мы напрасно не объединили усилия и не провели такой эксперимент, но я не уверен, что ты так уж мечтал о выздоровлении. Чудеса давно вошли у тебя в привычку. Ты так часто брал верх над своим телом, укрощал болезнь на зло судьбе… Но сейчас все было по-другому. По-моему, ты твердо решил «смотать удочки», и я не хотел принуждатьтебя к борьбе. Сражаться с неизлечимой болезнью, только чтобы порадовать нас. Поставь я тебя перед выбором, ты бы наверняка принял бой, поднял бы брошенную судьбой перчатку, ты ведь очень любил книги физика Майкла Тэлбота [56]и с удовольствием читал о возможностях человеческого мозга, о воздействии позитивно направленной мысли на организм. Но это был бы мой бой, а не твой. В глубине души ты уже подписал перемирие и ввязался бы в драку только ради меня.

Кроме того, неожиданная статистика, полученная психологом Жанной Ахтерберг, ставит под сомнение революционные открытия ученых из Техасского университета. Она на примере сотен пациентов доказала, что силой самовнушения можно вылечить рак даже в последней стадии. [57]Но, как показывают ее эксперименты, полностью выздоравливают только больные с самым низким культурным уровнем. Те, у кого слово «опухоль» не вызывает никаких конкретных ассоциаций, для кого термин «метастазы» не становится смертным приговором, то есть все те, кто из-за недостатка знаний и бедности воображения не отождествляет рак с неминуемой смертью.

Ахтерберг пошла еще дальше, обнародовав результаты многолетнего исследования: средний показатель смертности от онкологических заболеваний составляет 18 % у населения в целом и всего 4 % у умственно отсталых. В период с 1925 по 1978 гг. среди последних не было зарегистрировано ни одного случаялейкемии. Что из этого следует? Что человек с ограниченными умственными способностями, будь то врожденная патология или следствие заболевания, не способен сотворитьсебе рак, а если болезнь возникает, он не реагирует. Включается только инстинкт выживания: больной, как ребенок, говорит болезни: «нет», — и это срабатывает.

Я считаю, что еще несколько лет назад это могло бы сработать и для тебя. Твоя по-детски чистая душа справлялась с избытком интеллекта. Но к лету 2005 года все изменилось. Дважды при мне ты дал сбой и вышел из роли. Даже глядя на морских рыбок, ты не радовался, подводный мир тебя не занимал. В последний раз, когда я вытащил тебя на берег, ты снял запотевшую маску и, жадно глотая ртом воздух, сказал:

— Почему твоя мать должна со мной мучиться? Если так дальше пойдет, ей богу, я себя порешу!

Я не удивился. Мы и без того прекрасно знали, что из любви к нам ты готов на все. Расскажи мы тебе про рак, ты бы, конечно, из окна не выбросился, но постарался бы ускорить ход событий, и добился бы своего, в этом я не сомневаюсь. Сила духа, увы, работает в обоих направлениях.

Итак, «официально» мы боролись с тяжелой анемией, вызванной колитом. Дефицит железа лишал тебя сил, а побочные эффекты медленно убивали. Ты всю жизнь терпел боль, но со слабостью столкнулся впервые. Друзьям ты жаловался: в голове пусто, и у нас сердце кровью обливалось. Ты догадывался, что больше не сможешь ее заполнить простым усилием воли.

Тебе осточертело оттягивать финал. Карабкаться в гору, чтобы тут же скатиться вниз. Ты считал это пустой тратой времени, бессмысленной отсрочкой, мукой для всех, и не хотел, чтобы мы запомнили тебя таким. Тебя вовсе не пугала смерть, а напротив, манила неизвестность. Возможно, ты считал наши недомолвки особым видом психотерапии, жалел нас и притворялся, что веришь, когда мы плутовали с анализами. Словом, подыгрывал нам, как когда-то ослепшей бабушке, которая в свою очередь четыре года скрывала от дочери смерть твоего отца.

Я говорил, что надо водить маленькой голубой коробочкой в районе кишечника, печени и легких «чтобы чакры открылись», и ты послушно будоражил свои потоки энергии, лишь бы не расстраивать нас. Наша любовь и забота придавали тебе силы, которых хватало, чтобы поддерживать разговор и составлять обращение в апелляционный суд по делу о сервитуте проезда. А в остальном… Ты по-прежнему учтивый, хитроумныйи уверенный в себе,просто не вмешивался в ход событий.

И вот настал день, когда ты взбунтовался против голубой коробочки.

— Дидье я не хочу говорить, но это все проклятая коробка, из-за нее я стал таким хилым. Уж не знаю, из чего делают эти волны, но они меня доконают! Все, с меня хватит!

Мама, улучив момент, позвонила мне. Прошло несколько дней, дышать тебе становилось все труднее. Я примчался в Вильфранш, приготовившись все тебе рассказать. Но, когда я вошел, ты сидел в кресле, прижав маленькую голубую коробочку к солнечному сплетению и немедленно принялся ее расхваливать. Я заметил, что прибор не включен. Как быть?

Решил пойти поплавать и подумать — море часто помогает принять правильное решение. Одолев кролем километровую дистанцию, я решил играть по твоим правилам. Быть таким же учтивым, хитроумным и уверенным в себе.

Вернувшись, я застал дома спасателей. Пока я плавал и размышлял, тебе стало плохо — с тобой случился токсический шок. Тебя отвезли в больницу в Монако, откуда ты уже не вернулся.

Вот уже год, как тебя нет. Я пишу эти строки, сидя за обеденным столом, который ты вечно заваливал своими папками. Они уносят меня к морю, но не в Вильфранш, а в Ниццу, в то место, где так хорошо думается и которое я называю «Бухта Праха». Именно там я прогуливал лекции после твоего звонка в «Сей» и там же с наслаждением писал прошение об отчислении.

Этот скучный галечный пляж под стенами Оперного театра Ниццы — не так уж и хорош, зато в двадцать лет я получил от него совершенно неожиданный подарок.

В декабре, после очередного отказа от издателя и в ожидании следующего, я в одиночестве плавал кролем в ледяной воде и вдруг увидел, как с Английской набережной спускается к морю одна моя знакомая. Элен изучала современную литературу в университете, я тоже там изредка появлялся, чтобы не лишиться студенческого билета, а с ним и скидки на билеты в кино. Она писала исследование, доказывающее, что Ромен Гари и Эмиль Ажар — один и тот же человек, хотя бы потому, что русские слова «жар» и «гори» имеют общую семантику. Этот довод приводил преподавателей Элен в полное замешательство. Она одна на всем Лазурном берегу докопалась до истины, которая два года спустя произвела сенсацию во французской прессе, и сумела убедить меня в своей правоте, сравнивая в разных текстах обороты речи, резкие смены интонаций, мелодику отчаяния и характерный юмор.

Элен была самой красивой девушкой на факультете, резкой, яркой, очень ответственной, но всерьез принимала лишь то, что считала смешным. Она походила на Монику Витти в «Приключении», только немного прихрамывала. Если кто-то начинал восхищаться ее внешностью, она отвечала: «Этим „сувениром“ из детства ее наградил полиомиелит.»

Элен сводила меня с ума — уж слишком была хороша, а в ответ на мою робкую попытку ее поцеловать, грубо и доходчиво объяснила, что не нуждается в моей жалости. Мне тогда это казалось гордыней, хотя, быть может, она так деликатно объясняла, что я ей не нравлюсь. Зато ей очень нравилось обсуждать со мной «писателя всей ее жизни». Я смирился, и чтобы хоть как-то проникнуть в ее мир, запоем читал романы Гари и Ажара, которого она называла «изнанкой Гари». Нередко любимая женщина не отвечает вам взаимностью и в утешение дарит подарок, с которым вы не расстаетесь уже никогда. За неделю до этой встречи Гари покончил с собой, и мы осиротели. Дважды.

В тот день, оказавшись на пляже, Элен решительно направилась в мою сторону, она прихрамывала, но со стороны могло показаться, что это из-за гальки. Я поплыл к берегу. В руках она держала банку из-под какао «Несквик». Она сняла шерстяное платье, вошла в воду в лифчике и трусиках фиолетового цвета, причем даже не вздрогнув, словно на дворе июнь, а не декабрь. Открыла передо мной банку и сказала самым что ни на есть будничным тоном: