Инамората

Я покосился на Ричардсона, чтобы узнать его реакцию.

— Не зарывайся, парень, — предостерег он меня.

— Чего еще ты хочешь? — прошипел Фокс.

— Чтобы вы заключили джентльменское соглашение со мной.

— На каких условиях?

— Еще одна неделя сеансов, — сказал я, — причем вы не станете препятствовать мне, какие бы меры контроля я ни предпринял.

Фокс поморщился и встал со стула. Он посмотрел на Ричардсона, на меня, на людей, которые обедали в зале и стали невольными свидетелями его унижения, потом отшвырнул салфетку и ринулся к лифту. Но тот подъехал не сразу, так что бедняге пришлось постоять на всеобщем обозрении, кипя гневом и делая вид, что ему все нипочем.

Я обернулся к Ричардсону.

— Благодарю вас.

— Не за что, — отвечал он, отодвигая тарелку и делая жест официанту подавать кофе. Он посмотрел на меня глазами цвета джина. — Только не воображайте, что я ваш союзник, Финч. Я считаю эту вашу маленькую «охоту на ведьм» недостойной, в этом я солидарен с Фоксом и Флинном.

— Тогда почему вы повели себя так странно всего несколько минут назад?

Ричардсон достал египетскую сигарету и покатал ее по крышке коробки, на которой был изображен ибис, затем закурил и глубоко затянулся, словно ответ на мой вопрос требовал от него более срочной инъекции никотина, чем та, которую могла дать трубка.

— Просто я хотел уравнять силы на поле.

Я внимательно посмотрел на него: прекрасно сшитый костюм, внушающие уважение манеры.

— Так для вас это только игра?

— Игра? — Брови Ричардсона удивленно взлетели вверх. — Нет, конечно, это не игра — иначе я не стал бы подвергать себя риску нажить в Малколме врага.

Лицо его сделалось серьезным, и он стал похож на военачальника, обдумывающего все за и против накануне важного сражения.

— Я не понимаю.

Он втянул в легкие побольше дыма.

— А я и не надеялся, что вы поймете. Вы слишком молоды, для вас это всего-навсего интеллектуальная задачка. Если вы ее решите — это откроет вам путь к докторской степени. Но для всех нас эксперимент — это нечто большее. — Рассеяно глядя в пустоту перед собой, он потрогал пальцем незажженный конец сигареты. Официант подал кофе и спросил, не принести ли вторую чашку — для меня.

— Нет, — ответил за меня Ричардсон. — Мой юный друг уже уходит. У него срочное дело, — добавил он, поглядев на меня через стол, — и многие ждут, что он доведет его до конца. Правильно я говорю, Финч?

— Да.

— Очень хорошо, сэр, — кивнул, смутившись, официант и ушел. Я собрался последовать за ним, но Ричардсон остановил меня:

— Еще один вопрос, пока вы не ушли, Финч.

— Да?

— Как вы объясните появление голубя?

— Ну, это довольно простой фокус, — сказал я, пожимая плечами. — Птицу прячут в каком-нибудь тайнике, например, под полом или в стуле с двойным дном.

— Ах вот оно что — тайник, — повторил Ричардсон, кивая. — А телеплазма?

— Удачная деталь, — признал я, — но она ничего не доказывает. По крайней мере, сначала надо дождаться заключения патологоанатома.

— Конечно.

Ричардсон слегка улыбнулся, словно желая показать, что он так и думал. Когда он потянулся за новой сигаретой, то на минуту забыл о необходимости сохранять невозмутимое выражение лица, и я заметил промелькнувшее на нем разочарование. Я попрощался, оставив его наслаждаться панорамой города и греться в лучах зимнего солнца. В окружении оживленных постояльцев и проворных официантов он казался самым одиноким человеком на земле.

Но в одном Ричардсон ошибался: для меня этот эксперимент значил больше, чем просто «интеллектуальная задачка». И я уже заработал синяк под глазом, решая ее.

Пока это была сложная задача — не только для моих мозгов, но и для моей совести. Как мне теперь сдержать обещание, данное Маклафлином? Ведь он поручился, что мы будем охранять покой Кроули. «Нет, — размышлял я, вновь и вновь возвращаясь к этому вопросу, — не обещание Маклафлина, а мое обещание». Пусть я прибыл в Филадельфию как представитель Маклафлина, но за эти дни я почувствовал личную ответственность за судьбу Мины и Артура Кроули. Поэтому появление этим утром трех молодчиков на пороге их дома я воспринял как собственный недосмотр. Я не больно надеялся, что признание, которое я только что принудил сделать Фокса, урезонит этих охотников за новостями. Необходимо было придумать что-то более изощренное, чтобы сбить их со следа.

Мне было пора возвращаться на Спрюс-стрит, но я был еще не готов вновь увидеть осажденный дом. Я отыскал автомат и купил стакан березового сока и бутерброд с ливерной колбасой, а потом направился в «Кагли и Муллен» (которые рекламировали себя как «самый большой в мире магазин для домашних животных») за десятифунтовым мешком корма для голубя. Дольше откладывать возвращение было нельзя, я взвалил мешок с зерном на плечо и решительным шагом, словно солдат на марше, направился к площади Риттенхаус.

Дойдя до перекрестка Двадцатой улицы и Спрюс-стрит, я с удивлением обнаружил, что переулок перед домом Кроули пуст, а журналисты исчезли. Что бы это означало? Но тут я увидел, как по ступеням крыльца торопливо поднимается репортер, минуту спустя парадная дверь отворилась, и его пустили внутрь. У меня упало сердце. С опаской последовал я по его стопам, и вскоре мне стало ясно, в чем заключалась новая стратегия Кроули по общению с прессой.

В нижнюю гостиную набилась добрая дюжина репортеров, среди которых я узнал уже знакомую мне по утренней встрече троицу — Ливой подмигнул мне, — но к ним прибавились новые типы из иногородних газет и радиостанций. Миссис Грайс подавала всем кофе в лучших фарфоровых чашках Мины, а Пайк тем временем расхаживал с бутылкой отличного хозяйского бренди.

Завидев меня на пороге, Кроули воскликнул:

— Ага, вот и он!

Прежде чем я успел отозвать его в сторону и поинтересоваться, насколько разумно было устраивать импровизированную пресс-конференцию, Кроули громогласно возвестил:

— Джентльмены, позвольте мне представить вам мистера Мартина Финча, председателя экспертного комитета «Сайентифик американ».

— Но я не председатель…

— Этот Финч пишется так же, как птица? — поинтересовался кто-то, и не успел я опомниться, как уже диктовал по буквам свое имя и объяснял, чем я занимаюсь в Гарвардском университете. Мне казалось, что я нахожусь в несущемся вперед поезде и надо немедленно нажать на тормоза, иначе мы сойдем с рельсов и угодим в информационную катастрофу.

— Джентльмены, пожалуйста, — произнес я, призывая к тишине. — Я не имею права давать какие-либо комментарии по поводу данного исследования до его окончания. Результаты нашей работы сначала будут опубликованы в «Сайентифик американ». Так что в настоящий момент я вынужден настаивать на том, чтобы вы отказались от оглашения наших имен в печати. А также призываю вас уважать личный покой доктора Кроули и его жены…

— Все в порядке, Финч, — сказал Кроули, появляясь рядом со мной. Он держался словно политик, выступающий перед публикой. — Нам нечего стыдиться! У моей жены особый, очень редкий дар — и пусть все об этом знают!

— Но вашим пациентам это может прийтись не по нраву, — напомнил я ему вполголоса.

— Тогда пусть валят ко всем чертям!

Газетчики рассмеялись и подняли вверх кофейные чашки, салютуя словам Кроули. Тут в дело вмешался мой старый знакомец Ливой:

— Ладно, приятель, но все же парочку слов для печати. Может, подскажешь, в какую сторону склоняются члены вашего комитета?

Я почувствовал на себе взгляд Кроули и догадался, что ответ на этот вопрос интересует его не меньше, чем газетную братию.

— Члены комитета не сомневаются, — начал я осторожно, — что Марджори — необыкновенная женщина.

Репортеры склонили головы и зацарапали карандашами в своих блокнотах. Все, кроме Ливоя. Пока его коллеги спешили записать мое заявление, он продолжал смотреть на меня хитрым взглядом старого крокодила.

— Вы довольны своим пребыванием в Квакер-сити?