Сумрачный красавец

Женщина встала, не выпуская из рук вязанье, не отрывая от него глаз, и подошла к Анри. И вдруг чья-то огромная ледяная ладонь охватила его целиком, стол навалился на него — и он потерял сознание.

— Какой ты еще ребенок! Можно подумать, будто ты боишься.

Скованный смущением, чувствуя, как к глазам подступают слезы, Жак неловко раздевался. Ему было не по себе в комнате Ирэн, где пахло духами, кругом висели тяжелые драпировки, ослепляли яркие, кричащие краски. Все это сейчас освещала только одна лампа в углу, прикрытая платком: от этого бокового света широкая кровать под розовым атласным стеганым одеялом сверкала среди полутьмы, как залитый солнцем пляж, казалась невероятно, устрашающе большой.

Она была рядом, он ощутил прохладу и тонкий аромат ее тела, закутанного в купальный халат, и поцеловал ее голое плечо, робко и ласково, словно щеку матери.

— Как малый ребенок… — растроганно повторяла Ирэн, взяв его голову в ладони и притянув к себе.

— Ты уверена, что Анри не вернется?

Голос Ирэн показался ему задумчивым и серьезным, в нем будто сквозил смутный страх.

— Нет. Не беспокойся. Сегодня вечером он сюда не вернется, — ответила она.

Казалось, она хотела отогнать тревожную мысль. Жак безотчетно вздрогнул.

— Надень-ка халат. Вон тот, белый, он тебе больше пойдет. Ночь сегодня холодная… А ты красивый, — добавила она с нежной чарующей улыбкой, потом обвила руками его шею и устремила на него долгий взгляд.

И снова в комнате настало неловкое молчание. Жак поднял глаза: на потешке металась тень ночной бабочки, кружившей возле лампы. На окнах висели тяжелые гардины, но было слышно, как снаружи рыщет ветер. Два или три раза с неравными промежутками долетал приглушенный грохот разбивающейся волны: словно вдалеке кто-то стучал кулаком в дверь.

— Тебе не кажется, что в отеле стало очень мрачно?

— Не будь таким нервным. Дай мне руку… Ты готов! — И она склонилась к его лицу, глядя на него жадно, с наслаждением.

А Жак снова видел длинные, стылые коридоры отеля в тусклом свете — похожие на подземные штольни, на закоулки океанского лайнера без пассажиров, когда его обходит ночной дежурный: скрипучие, кряхтящие, стонущие, как черная зевающая пасть. Этот розовый, окутанный мягким светом оазис приоткрылся ему, стал его убежищем, — а вокруг были пустые комнаты, пустой отель, где гуляло эхо, и приходилось понижать голос…

— Сегодня за ужином Аллан был какой-то странный. Ты не обратила внимания?

Ирэн раздраженно встала, машинально проверила запоры на окнах.

— Оставь Аллана в покое, очень тебя прошу. Ты ведь не хочешь испортить нам ночь — нашу ночь? Может быть, другой у нас не будет.

— Обычно он не бывает таким рассеянным. Да, я уверен: его что-то очень тревожило. И Кристель тоже вела себя странно. Ты заметила, как она посмотрела на него, когда он встал, чтобы с ней попрощаться? Честное слово, я не думал, что она может так смотреть…

— Слушай!

Встрепенувшись, едва переводя дух, Ирэн властным жестом велела ему замолчать. В коридоре, за тонкой перегородкой, негромко хлопнула дверь. Затаив дыхание, они долго вслушивались в недвижную тишину.

— Это ветер, — сказал наконец слегка побледневший Жак. — В коридоре одно окно все гда оставляют открытым.

— Нет, это в егокомнате… — Голос Ирэн звучал уверенно и в то же время тревожно, словно эта уверенность причиняла ей боль.

Жак осторожно поцеловал ее в губы: казалось, она вне себя от растерянности и страха.

— Видишь, ты тоже нервничаешь.

— Обними меня.

Теперь она дрожала всем телом. Такая Ирэн, ранимая, беспомощная, уже не вызывала у него болезненной робости. Он привлек ее к себе и припал губами к ее губам. Ее большие, влажные, чуть испуганные глаза были совсем рядом и неотрывно смотрели на него. Она начала тихонько стонать.

— Иди ко мне, — прошептала она вдруг торопливо, порывисто…

Когда он проснулся, еще не вполне сознавая, где он, ему показалось, что кругом совершенно темно. У него было ощущение, какое возникает у человека, очнувшегося от долгого, тревожного сна в обманчивой полутьме комнаты с закрытыми ставнями, куца сквозь щели уже пробивается бледный свет утра. Но накрытая платком лампа в углу все еще горела. Комната была словно придавлена тяжелыми драпировками в широких черных складках. В такой обстановке, должно быть, люди сидят ночью у постели умирающего. Особенно впечатляли занавеси алькова, они шевелились, точно палатка на ветру, вызывая глухое беспокойство, — и стены словно расступались, отдалялись от этого унылого, безрадостного ложа, от этого особого, строго охраняемого сна.

"Я спал!" — подумал он вдруг, и у него защемило сердце, будто он проспал какое-то важное событие, будто его одолела тяжкая, цепенящая дрема, как учеников на Масличной горе.

Какая-то смутная греза властвовала над этой надменной комнатой, она сразу подчинила себе два распростертых тела, а потом притаилась, влилась в завораживающую, маниакальную неподвижность, которая словно оледенила здесь все — темные занавеси, бледные пятна простыней, словно превратила их в груду камней после обвала.

Ему было тяжко, точно его тошнило, он посмотрел вокруг — взгляд его скользил по грифонам и блеклым цветам гобеленов. Шум волн стал глуше. "Начинается отлив", — подумал он почему-то: только это сейчас и пришло ему в голову. Мысль его преодолевала невидимые стены и врывалась в тишину пустых комнат — тишину, похожую на мощный, стремительный, захлестывающий поток. И снова в коридоре негромко, медлительно хлопнула дверь.

Он повернулся к Ирэн. Приподнявшись, застыв, как мраморная статуя, широко раскрыв невидящие глаза, с исказившимся от напряжения и страха лицом, она чутко прислушивалась — будто внезапно очутившись в неимоверной дали, на другом краю бездонной пропасти, в одной из коварных ловушекСна: бывает, человек радостно просыпается — и видит, что рядом с ним лежит каменный истукан.

— Что с тобой?

Вскочив, он схватил ее за руки, словно пытался унять буйно помешанную. Голова Ирэн вновь упала на подушку, лицо отвернулось от света. И Жак вдруг разорвал завесу, сбросил с себя зловещие чары этой лживой ночи и почувствовал, как в нем поднимается неудержимая волна гнева.

— Зачем ты меня сюда привела?

И услышал слабый, дрожащий, задыхающийся от безмерного ужаса голос:

— Мне страшно…

Аллан неподвижно сидел за столом в темной комнате и в распахнутые окна смотрел на небо: там, точно звенящие ожерелья, сияли созвездия, а полная луна покрывала их прозрачной голубоватой дымкой — вроде того светящегося облака, что поднимается ночью над большим городом, точно испарения от разгоряченного животного. Мирный лунный свет вливался в окно со стороны парка, и тень оконной рамы большим черным крестом ложилась на кровать. Вдруг совсем рядом торжественно зашумели деревья, в безветрии, будто сами собой. Огромные светящиеся купола, серебристые, нежные, неприступные, поднимались вверх, как ступени волшебной лестницы в этой священной ночи, их окутывал голубоватый дым жертвенников, в их темной зелени открывались таинственные гроты, подобно прогалинам в тучах. Порой с ветки срывался лист, порхая, будто крохотное привидение, оробев от почти давящего мистического восторга, разлитого вокруг.

За пляжем, на пустоши, по склонам сползала масса пушистого голубоватого снега, в оврагах он рассыпался хлопьями, катившимися медлительно, как облака, разливался озерцами, нес с собой отупляющую вялость, расслабленность, дремоту.

"Перестать бороться, — подумал он. — Тогда все станет легко. Погрузиться на дно… "лечь", как говорят про лошадь, не желающую брать барьер. И только-то?.."

Он отвинтил крышку с маленького флакончика и вылил в наполненный водой стакан несколько капель темной жидкости. Потом размешал ложкой, которая звякнула так мелодично и успокаивающе, словно заманивала в западню, в круг старых, уютных привычек.

«Кофе… Скверный кофе…»