Сумрачный красавец

— Не надо язвить. Жерар понизил голос.

— Я хочу увидеть Аллана и Долорес не из праздного любопытства.

— Дорогой мой, он придет и всех нас у-жас-нет, это же ясно. Всех проберет дрожь. Брр! Меня уже трясет. Это будет призрак Банко или тень отца Гамлета, а может быть, и Маска Красной Смерти. А рядышком с ним — Кровавая Монахиня. Он же любит оставаться на ночь в церкви! Кому же, как не ему, знать толк в привидениях!

— В ваших дурачествах есть крупица здравого смысла. И ваша ирония не столь искренна, как вам хотелось бы.

К ним подошел Анри, — он казался напряженным и встревоженным.

— Если вам не нравится, что я поднимаю его на смех, то мне придется сказать, что он отвратителен.

— В чем вы можете его обвинить?

— Знаете, я люблю людей…

— Вот они! — воскликнул Анри таким изумленным тоном, что Ирэн и Жерар разом повернули головы.

У подножия лестницы появились Аллан и Долорес, очень веселые, оживленно беседующие друг с другом. Аллан был одет необычайно элегантно — панталоны со штрипками, просторный жилет, пышный белый галстук: костюм светского льва тридцатых годов прошлого века. Долорес была в шляпке с бархатными лентами, в длинных английских буклях, в платье с расширяющейся книзу юбкой, без всяких украшений, и выглядела скромно — как и подобает парижской гризетке той же эпохи. Рука об руку, увлеченные нежным разговором, при котором слова, кажется, вот-вот должны завершиться поцелуем, — они были как видение, и опять перед ними зажглись невидимые огни рампы, к ним разом устремились все взгляды, словно их в полутьме театрального зала высветил прожектор. На костюмах у обоих, на месте сердца, неожиданно и вызывающе, как живой цветок, алело большое кровавое пятно.

— Любовники из Монморанси, — просто и обыденно объявил Жак.

Было бы сложно описать выражение лица Ирэн; похоже, она не верила своим глазам.

— Что вы сказали?

— Ну как же, Ирэн, это знаменитое стихотворение Альфреда де Виньи. Двое юных влюбленных, решив "свести счеты с жизнью", отправляются на уик-энд в Монморанси. А в конце уик-энда убивают себя. Вот и все.

После этих слов в зале наступило тягостное молчание. Слегка смутившись, Жак осекся — и увидел, слева от себя Жерара, словно превратившегося в статую, справа — Ирэн, с недоброй улыбкой на губах, и бледного, с посеревшими губами, Анри.

— Ну и ну! Что за безвкусица! — помедлив, произнес Анри: любые слова сейчас были лучше, чем это молчание.

— Не знаю, почему он так настаивал на этом кровавом пятне. Говорил, что это абсолютно необходимо, что это "символический атрибут". В последнее время он такой странный.

Видя, что появление Аллана и Долорес не произвело желаемого эффекта, Жак готов был провалиться со стыда, словно стал героем скандальной истории, которую будут вспоминать еще долгое время. Но Аллан уже подошел к остальным: глаза у него блестели, речь так и лилась, он явно был в ударе.

— Как вам нравится эта идея, Жерар? Так поэтично, не правда ли? Между нами: я задумал это как некий ритуал, призванный объединить всех нас. Виньи сейчас никто не читает.

В наши дни он не в моде, как сказал бы Оскар Уайльд. И я сказал себе: вот удобный случай, чтобы подать знак посвященным, всем нашим образованнейшим друзьям.Знак, удостоверяющий принадлежность к кругу избранных счастливцев. Это так волнующе, дорогой Жерар, это таквозвышает праздник (он сжимал локоть Жерара), когда видишь рядом горстку единомышленников — среди огромной равнодушной толпы.

Анри быстро пригласил Долорес на танец. Ирэн куда-то незаметно ускользнула…

— Неужели, по-вашему, это проявление хорошего вкуса — привести на праздник Смерть в бальном наряде?

— Своевременное напоминание, дорогой Жерар, очень своевременное! Все мы смертны, как я полагаю. Вы же знаете, такого рода пряности всегда ценились на пирах в Римской империи, в пору ее упадка. "Возрадуемся же сегодня, ибо завтра мы умрем". Знаете, Жерар, этим вечером я чувствую себя декадентом — до мозга костей.

— Этим вечером вам здесь не место, и вы не имеете права разыгрывать эту жуткую комедию. Такой эксгибиционизм более чем непристоен. Поверьте, Аллан, вам лучше уйти.

— Жерар, вы еще раз подтверждаете мое мнение о вас как об очень умном человеке. Он вдруг заговорил очень громко. Очевидно, этим вечером он решил дать себе волю. В ею глазах светился лукавый огонек, от которого становилось не по себе. — Заявляю в присутствии свидетелей: вот перед вами умнейший человек — каких в этом зале, судя по всему, немного. Добрый вечер, Жак! Ваш костюм великолепен. Но, право же, вам больше подошел бы костюм Кандида.

Вокруг Аллана, мало-помалу расширяясь, возникла волна замешательства. Как будто все смутно догаадывались, что этим вечером он, охраняемый невидимым талисманом, мог позволить себе все,мог сорвать с людей маски и показать их истинные лица. Чувство растерянности, как при виде больного, который в любую минуту может упасть и забиться в припадке, властвовало над всеми в эту ночь, в эту лживую, предательскую ночь, вплоть до самого утра. А он, под защитой неестественно яркого, как в знойный день, света, в тревожной суете этого странного праздника, уже свободный от необходимости притворяться, — он, с дерзкой бесцеремонностью призрака явившийся сюда для злого дела, окрыленный, возбужденный благоприятным случаем, расхаживал по залам, будто на пальце у него был перстень Гигеса.

— Идемте, князь! — воскликнул он вдруг. — Скрытность и молчание! Сейчас, пользуясь нашим статусом безобидных призраков, мы безнаказанно похитим Кристель.

Жерар остановился, положил руку ему на плечо и взглянул на него спокойно и с грустью.

— Идите один, Аллан. Вы знаете: я не могу и не хочу следовать за вами туда, куда вы пойдете.

— Какая сегодня тихая ночь — взгляните, Кристель. Звезды как в мечтах и море, которое уже не внушает страха. Нет, я не в горячке, не бойтесь, — я чувствую себя свободным и спокойным. Я с вами, и мне хорошо. Дайте мне руку, пройдемся под деревьями. Ночь так хороша. В самом деле, эти звезды — как в мечтах, они как обещание, они сияют по ту сторону ночи. Сияют немыслимой, невообразимой чистотой. Этим вечером не может случиться ничего плохого, правда?

— Ну конечно же, Аллан! Вы хотите, чтобы я вас успокоила? Почему? Неужели вы, как маленький ребенок, боитесь темноты?

— Иногда боюсь. Но не надо об этом, это грустно. Сегодня вечером я с вами. На несколько минут я оказался вдали от других людей — они ничего для меня не значат. Вы, наверно, знаете, как это бывает: видишь на дороге или на пляже, мужчину и женщину, которые прогуливаются, держась за руки, — и даже если ты совсем близко, все равно они бесконечно далеки от тебя, дальше, чем эти звезды, — они недосягаемы. Два существа обмениваются незначащими словами, но в эти секунды могучая сила взаимного притяжения поднимает их над землей, и начинается тихая, несмелая музыка сфер. Отгоните эту звезду, что заняла место между нами, и пройдемся до террасы над морем.

Какое-то время они шли молча. Иногда сквозь раскрытые большие окна до них долетали звуки музыки, но уже поднялся холодный ночной ветер, зашуршали в тревоге листья, заметались неясные тени деревьев; ночь неустанно следила за своими подданными, притаившись даже на пороге домов. Аллан накинул плащ на плечи Кристель.

— Нас теперь двое, правда, Аллан?

— Да. Сейчас — да.

Он взял ее руку в свои и устремил на нее долгий, пристальный взгляд.

— Почему вы на меня так смотрите? Так сурово, так пристально. Мне почти страшно.

— Я смотрю на вас, как смотрят на запоздалого гостя. Я так боялся с вами разминуться. Летние месяцы бегут так быстро, время будто останавливается, — это как тайное приношение божеству Случая, как приманка для него. Но рано или поздно все это кончается. Я встретил вас, Кристель, и этот случай стал для меня благословением. Но скоро я уеду.

— Как сурово вы это произнесли. Словно это не новость, а угроза. Неужели вы думаете, будто я не говорила, не твердила себе — ежедневно, ежечасно — что вы скоро уедете?