День после ночи

Поэтому, когда незадолго до ужина на кухню забрел Натан, Шендл кивнула ему, но не стала спрашивать, знает ли он, куда подевалась Тирца.

Несколько минут он наблюдал за ее суетой, а затем сказал:

–  Эппельбаум и Гольдберг обещали за ночь разобраться с бойками. В общем, хорошо, что у нас есть лишний день.

– Вряд ли Боб и Ури так думают.

– Эти двое подставились, как дети.

– Ну и как же мы теперь без них? – спросила Шендл.

– А кто сказал, что без них? Всем придется попотеть. И тебе, и твоим товарищам.

– Особенно Францеку!

Натан пожал плечами.

– Только его не хватало. Вот же дуболом, – скривилась Шендл.

– Возможно. Но если что, люди за ним пойдут, как мы убедились.

– Он мог таких дров наломать!

– Но не наломал ведь, – примирительно сказал Натан. – И конечно, ты окажешь нам большую услугу, начав завтра сразу после ужина.

Шендл отложила ложку и повернулась к нему лицом:

–  Да?

– В принципе, я больше ничего не должен говорить до завтра, но ты такая славная девушка, и твои военные подвиги так всех нас вдохновляют. – Он взял ее за руку, провел пальцем по линиям на ее ладони. – Я вижу длинную жизнь, полную любви.

Шендл вырвалась и скрестила руки на груди.

Натан пожал плечами:

– Не надо осуждать мужчину за то, что он попытал счастья. Теперь насчет завтра. Ты должна будешь выбрать себе в помощники трех девушек из твоего барака. Спорим, ты возьмешь ту хорошенькую француженку и ту высокую блондиночку? В твоем бараке самые симпатичные на свете девушки, Шендл.

– Все твоей жене расскажу, если ее увижу. Не сомневайся.

Шендл знала, что не умеет врать, и очень волновалась, как бы не проболтаться Леони и Зоре, ведь обе видели ее насквозь. Поэтому, подавая ужин, она под любым предлогом сбегала на кухню. А когда, наконец, уселась, сразу набросилась на еду и быстренько набила себе рот, подумав, что ее соседки по столу вообще не смогли бы есть в таких обстоятельствах.

– Теди, – попросила Леони, – расскажи Шендл про своего поклонника.

Теди покраснела и замотала головой. Тогда Леони начала рассказывать сама:

– Сегодня в лазарете один из ребят-иракцев взглянул на нашу общую подругу и буквально с первого взгляда влюбился по уши! Он ей даже песню спел. Алица сказала, его зовут Ниссим, что значит «чудеса». Прелесть, правда?

– Глупости, вот что это значит, – фыркнула Теди и схватила кувшин. – Пойду еще воды принесу.

– Такой хорошенький, такой смугленький, – сообщила Леони, когда Теди ушла. – Только ниже ее сантиметров на пять. Вот будет парочка!

Шендл кивнула. Внезапно ей представилась картина: Теди в постели с таким вот парнем. Его ноги обвиты вокруг ее бедер. Контраст кожи, контраст волос. Золото и смоль, серебро и слоновая кость. А еще она представила их детей. Это будет совершенно новое поколение еврейского племени – голубоглазое и темнолицее или черноглазое и белокурое. Не европейцы, но и не арабы; сильные и изящные, выносливые и нежные, красивые во всем.

Когда Теди вернулась, Леони сказала:

– Извини, если я тебя обидела. Я всегда терпеть не могла, когда старые кумушки чешут языками, сводя парней с девушками и судача, до чего чудесные у них получатся детки. Вот теперь и сама туда же. А мне ведь еще и двадцати не исполнилось.

– Двадцати... – повторила Теди. – Странно. Почему двадцать лет мне кажутся почти старостью?

– Потому что мы слишком много смертей видели, – сказала Шендл. – Обычно это бывает гораздо позже, хотя бы лет в шестьдесят, когда среди знакомых оказывается больше мертвых, чем живых. Чтобы снова стать молодыми, нам надо завести детей.

– Какая из меня мать, – отмахнулась Теди.

– И из меня, – подхватила Леони. – Я даже в куклы никогда не играла, сколько себя помню.

– Это неважно, – возразила Шендл. – Мы выйдем замуж, у нас появятся малыши, и они нас изменят. Я такое уже видела. Даже женщины с татуировками на руках, даже те, которые разучились улыбаться, даже они – стоит им в первый раз взять ребенку на руки, как у них глаза светиться начинают.

– Но детям-то зачем такое бремя? – заметила Теди.

– Дети этого еще не понимают.

– Не обманывай себя, – возразила Леони. – Они все чувствуют, даже если не могут выразить это словами. И несправедливо превращать ребенка в источник собственного счастья. Теди права. Это непосильное бремя. И люди делают только хуже, когда называют своих детей в честь мертвецов.

Шендл подумала о своем брате Ноахе.

Теди подумала о своей сестре Рахиль.

– Мне вот, например, нравятся новые имена, – сказала Леони. – Ора, Йехуд, Идит. Как будто чистая страница. Хотя я все равно не собираюсь заводить детей. Не для меня это.

– Ерунда, – усмехнулась Теди. – Выйдешь отсюда, а через пять минут уже глядь – замужем и с пузом.

– Все мы и замуж выйдем, и детей нарожаем. Такова жизнь, – рассудительно заметила Шендл. – Но сначала нам надо помыть посуду. Тирцы до сих пор нет, так что можете мне помочь ликвидировать бедлам, который я на кухне учинила.

Вечером, когда потушили огни, Шендл лежала в постели, пытаясь заставить себя поверить в то, что это ее последняя ночь в Атлите. Завтра все переменится. Снова. Навсегда.

Слушая мерное дыхание спящей подруги, Шендл жалела, что не может ничего рассказать Леони, и вдруг поняла, что они могут больше никогда не увидеться. В Палестине людей без семей – таких, как они, – рассылали по кибуцам для «абсорбции». Слово это одновременно смешило и пугало. Забавно думать, что тебя впитают, как капельку воды полотенцем. Но уж очень это похоже на безвозвратное исчезновение.

«Ну-ка, быстро прекрати! – приказала она себе. – Здесь не такие уж большие расстояния. Может статься, мы еще будем друг к другу в гости ездить. И дети наши дружить будут. И состаримся рядом. А может, и нет. В любом случае, мы отправимся туда, куда нас пошлют».

Шендл повернулась на другой бок и закрыла глаза, но, прежде чем успела заснуть, кто-то положил руку ей на плечо.

На краю ее постели сидела Зора.

– Ты обещала рассказать, что происходит.

– Только не сейчас, – взмолилась Шендл.

– Сейчас, – твердо сказала Зора, ясно давая понять, что не сдвинется с места.

Шендл приподнялась и зашептала ей на ухо:

– Завтра ночью мы все убежим отсюда. Пальмах организует массовый побег. Уходят все.

Зора недоверчиво прищурилась:

– И Эсфирь тоже?

– Вроде да. Вообще-то... я не знаю.

– Она пойдет с нами. Знаешь ты это или нет.

– Она ведь даже не мать этому малышу, верно?

– И что? Она жизнью рисковала, чтобы его сюда привезти. А все остальное ерунда, – сказала Зора, сглатывая непрошеные слезы.

Шендл была потрясена. Почти все – и она в том числе – не хотели иметь с Зорой дела, считая ее озлобленной, неприятной и не умеющей сочувствовать. Но теперь Шендл вдруг поняла, что сочувствие к Эсфири и ее сыну превратило неукротимую Зорину энергию в нечто совсем другое – по-прежнему яростное, но более не свирепое.

– Так она идет с нами? – прошептала Зора – требовательно, но в то же время умоляюще. – И Якоб тоже?

– Я сделаю все, что в моих силах, – пообещала Шендл.

– Поклянись.

– Ой, перестань. Ты сама будешь смотреть за ними всю дорогу. А теперь дай поспать.

Вторник, 9 октября

Теди хотелось еще побыть среди сосен. Во сне они были такие зеленые и так терпко пахли! Она натянула одеяло на голову, но тут на соседней койке пошевелилась Лотта, и все другие запахи перестали существовать.

Теди села и увидела, что Шендл уже оделась и манит ее на улицу.

Они молчали, пока не дошли до уборной и Шендл не включила воду.

– Что тебе удалось узнать о немке? – спросила она, умываясь холодной водой.

– Леони думает, что она нацистка, – сказала Теди.

– А при чем тут Леони?

– У нее с немецким гораздо лучше моего. Лотта, или кто она там на самом деле, желает говорить только с Леони. Называет ее Клодетт Кольбер.