Антиквар

Сознание Игоря Всеволодовича в эти минуты было обострено и склонно анализировать мельчайшие детали.

Разумеется! Детскую присказку понимать следовало с точностью до наоборот: не можешь превозмочь физически – переиграй мозгами, перехитри.

И стоило сформулировать принцип – пришло решение.

Рискованное.

Но в отличие от ухарского прорыва, возможно, исполнимое.

Он внимательно оглядел маленькую рацию. Конструкция была проста – технически он справится. То бишь нажмет на нужную кнопку.

Теперь – содержание.

Команду, которую скороговоркой дал охране Морозов, провожая его утром, Игорь Всеволодович, как ни странно, запомнил дословно.

Впрочем, слов было не много: «Гость уезжает».

Отзыв: «Принято».

Очень просто.

Стало быть, единственная проблема заключалась в том, чтобы заговорить морозовским голосом. По крайней мере произнести два слова так, чтобы охранник не заподозрил подмены.

Это была совсем не плохая идея.

Игорь Всеволодович сконцентрировал внимание, вспоминая, какговорил Морозов, – и кажется, вспомнил.

Оставалось воспроизвести.

К тому же в голову пришла еще одна – недурственная на первый взгляд – идея. Возможно, на подходе была и другая, но именно в эту минуту Непомнящий понял, что действовать надо незамедлительно. Иначе вслед за идеями придут сомнения, а решительность уйдет.

«Все, – жестко сказал он себе, – две идеи – не одна идея. Вперед!»

И мягко нажал кнопку на хрупком корпусе рации.

Долю секунды было тихо – потом раздалось негромкое шипение. В этот момент Игорь Всеволодович начал громко, натужно кашлять – рация молчала, продолжая шипеть и потрескивать.

– Гость… – с трудом выдавил Непомнящий и снова зашелся совершенно чахоточным неуемным кашлем.

– Простите. Не понял, – после паузы отозвалась рация.

– Гость… уезжает… Что за дьявол? – Все было сказано по-прежнему сквозь мучительный приступ кашля, который якобы никак не мог преодолеть Андрей Морозов. Потому и чертыхался. Впрочем, охране до этого, как оказалось, не было никакого дела.

– Принято, – дисциплинированно отозвалась рация.

И отключилась.

Сработало!

Через десять минут Leksus не спеша подъехал к шлагбауму, который был уже предупредительно поднят.

Никто из охранников не вышел проводить гостя.

Но Игорь Всеволодович – не слишком-то и понимая зачем – энергично махнул рукой им из окна машины.

Надо полагать – на прощание.

Москва, год 1984-й

Горя, надо признать, не случалось даже поблизости.

Были, разумеется, мелкие неприятности.

Но и те без особых усилий, быстро и ловко ликвидировал неожиданно заматеревший Лемех.

Правда, радость или ж, на худой конец, легкое расслабляющее веселье стороной обходили Елизаветину душу.

Зато незаметно, тихой сапой просочилась в нее, расползлась, заполняя собой все пространство, скука.

Еще не тоска.

Однако из разных заслуживающих доверия источников – хороших романов, историй чужих трагедий и прочего – Лиза знала: она не за горами. Потому что всегда приходит следом. Всюду вдвоем, неразлучные подруги – скука и тоска. Который уж век изводят людей.

Чувствовала Лиза – близко тоска, рядом затаилась, приглядывая из темноты за будущей жертвой омутными своими глазами – темными, бездонными и безжалостными.

Пока же безраздельно царила в душе скука. Так долго и неотвязно, что Лиза даже вывела некую формулу: «Скука наваливается вовсе не тогда, когда нечем заняться по-настоящему, скучно – когда ничего не хочется».

Ей и вправду ничего теперь не хотелось.

Совершенно – ничего.

Даже ребенка, о котором когда-то мечтала, потому что слишком ясно поняла однажды: это будет ребенок Лемеха. И с первых дней, да что там дней – минут появления на свет воспитывать, кормить, одевать et cetera… его будут так, как сочтет целесообразным Лемех. И она ничего не сможет с этим поделать.

Более того, еще находясь в ее утробе, он станет собственностью Лемеха, как, собственно, и она сама. Потому, еще не рожденный, он не будет принадлежать ей – только пребывать в ее теле.

Так теперь складывалась жизнь. Хотя жаловаться на нее было глупо, да и некому – кроме ребенка, которого Лиза теперь действительно не хотела, она могла получить все, что вдруг, мельком пожелала. Получить немедленно или – в зависимости от характера и сложности желания – через некоторое время.

Лемех не был жаден, скорее, напротив, любил шикануть и потрясти окружающих безграничностью своих возможностей.

Жена в этом смысле была хорошей витриной.

Лиза даже не сомневалась – получит все, что захочет.

И возможно, потому – не хотела.

Выход, как ни странно, подсказал Лемех, обративший однажды внимание на апатию жены.

– Кислая ты, мать. Скучно живется, что ли?

– Скучно. – Лиза всегда говорила мужу правду, насколько бы неприятной та ни была. Так поступила и теперь.

– А ты начни что-нибудь собирать. Затянет моментально. И хозяйству опять же польза.

– Что собирать?

– Ну, не знаю. Почтовые марки – это, пожалуй, не по тебе. Каких-нибудь бабочек. Или экзотические растения. В сущности, если вдуматься, все люди по природе своей коллекционеры. Кто-то собирает и множит амурные связи. Кто-то – собственные благодеяния.

– А что собираешь ты?

– Я, матушка, принадлежу к одной из самых многочисленных популяций коллекционеров – я собираю деньги. Могла бы и догадаться. Чай, не дурочка.

– Так, может, и мне…

– Что такое?

– Примкнуть к вашей популяции?

– Ничего не выйдет. Популяция объединяется на генетическом или физиологическом – уж не знаю, как правильно, – уровне. Словом, мы с тобой разной крови. Понимаешь? Ничего у тебя на моем поприще не получится. И потом – зачем? Я в состоянии оплатить самую безумную твою блажь – собирай хоть Рембрандта. Или ретромобили.

– Рембрандта, говоришь?

Именно в эту минуту Лизе пришла в голову мысль об антиквариате.

Не потому, чтобы очень уж было интересно.

Гораздо прозаичнее – ей надоело бесконечно переделывать интерьерные экзерсисы модных дизайнеров. Поскольку же Лемех числил себя консерватором, экзерсисы совершались в основном на антикварной основе или посредством дорогих мебельных копий, в точности воспроизводящих стиль минувших веков.

Звериное чутье не подвело Лемеха.

Сначала Лизой двигало любопытство.

Позже пробудился настоящий интерес.

И наконец, случилось то, о чем, собственно, он и говорил – она втянулась.

Однако Лиза Лемех, вкупе со всеми прочими неоспоримыми достоинствами, обладала жадным, чрезвычайно пытливым умом. И если уж интересовалась чем-то всерьез – начинала с того, что изучала предмет досконально. В пределах существующих возможностей, разумеется.

В данном случае возможности были почти безграничными: букинистические лавки изобиловали литературой по искусствоведению, многое, впрочем, издавалось в последние годы – довольно быстро Елизавета собрала приличную библиотеку и добросовестно, методично, как, впрочем, всегда и во всем, принялась постигать теорию.

Одновременно без особого труда Лиза Лемех завела знакомства с известными искусствоведами, экспертами – людьми, как правило, скромными, пожилыми, вниманием молодых, красивых и, главное, богатых женщин не избалованными. А Лиза, не скупясь, платила за консультации и короткие лекции, которым внимала с большим удовольствием. От чего расположение к ней педагогов заметно росло. Деньги – деньгами, но человек, по-настоящему интересующийся предметом, априори симпатичен специалисту.

В результате, став уже известной собирательницей антиквариата, Лиза Лемех избежала, пожалуй, главного.

Классического образа состоятельной, амбициозной дамы, усвоившей несколько профессиональных терминов, известных имен – и потому уже всерьез возомнившей себя истинным знатоком и ценителем старины.