Два веса, две мерки (Due pesi due misure)

Потребляйте! — И они хватали товары, клали их обратно, опять брали и вновь с усилием вырывали их у себя из рук. Потребляйте! — И они заставляли бледных молоденьких продавщиц вываливать на прилавок горы белья. Потребляйте! — И рулоны разноцветного шпагата вертелись, как волчки, листы пестрой бумаги колыхались, как хлопающие крылья. Покупки заворачивались в пакетики, пакетики — в пакеты, а пакеты — в пакетищи, и каждый сверток был аккуратно перевязан бантиком. И вот свертки, пакеты, кульки, сумки и сумочки уже затянуты в водоворот у кассы, руки шарят в сумках, ища кошельки, пальцы шарят в кошельках, ища мелкие деньги, где-то внизу, посреди леса чужих ног, между полами чужих пальто, оглушительно ревут дети, которые тут же потерялись, стоило только родителям отпустить их руку.

В один из таких вечеров Марковальдо пошел прогуляться со своим семейством. Поскольку денег у них не было, они развлекались тем, что смотрели, как делают покупки другие; ведь известно, что чем шире оборот денег, тем отчаяннее тот, у кого их нет, надеется: «Рано или поздно перепадет немного и мне». Но что до Марковальдо, ему никогда не перепадало. Зарплата у него была маленькая, семья — большая, к тому же надо было платить долги и делать взносы за купленное в рассрочку, — так деньги и утекали совсем незаметной струйкой. Но все же было приятно посмотреть, как тратят их те, у кого они есть, и особенно волнующее зрелище представлял огромный магазин под названием «супермаркет».

Это был магазин самообслуживания. Там каждому покупателю при входе давали маленькую тележку — нечто вроде проволочной корзинки на колесах, — и он толкал ее перед собой, наполняя всем, чего только душа пожелает. Марковальдо, войдя в магазин, тоже взял тележку, а за ним по тележке взяли и жена, и четверо детей. Так они стали ходить гуськом по магазину, каждый со своей тележкой, между прилавками, заваленными всякой снедью. Указывая друг другу на колбасы и сыры, они громко произносили их названия, словно узнавали в толпе лица друзей или по крайней мере хороших знакомых.

— Папа, можно взять это? — спрашивали дети каждую минуту.

— Нет, ничего не трогайте руками, это запрещено, — отвечал Марковальдо, помня о том, что в конце зала, по которому они кружат, их ждет кассирша, готовая немедля подсчитать сумму.

— А почему та тетя берет? — не отставали ребятишки, глядевшие на всех этих милых женщин, которые, забежав на минутку в магазин купить две морковки и пучок укропа, были не в силах устоять перед пирамидой консервных банок и — бум! бум! бум! — с видом, выражавшим не то покорность судьбе, не то отчаяние, с гулким звоном бросали в тележку жестяные банки очищенных помидоров, персиков в сиропе или маринованного чеснока.

Короче говоря, если твоя тележка пуста, а у других — полна, можно сдерживаться, но не бесконечно: в один прекрасный момент тебя берет зависть, досада, и ты оказываешься не в состоянии совладать с собой. И вот Марковальдо, еще раз приказав жене и детям ничего не трогать, проворно свернул в один из поперечных проходов между прилавками и, скрывшись из поля зрения своего семейства, схватил с полки банку фиников и положил ее в тележку. Он хотел только повозить ее за собой минут десять, похвалиться, как и другие, своей покупкой, а потом тихонько поставить на место… Эту банку, а также красную бутылочку с острым соусом, кулечек кофе и пакет макарон в голубой обертке… Марковальдо был уверен, что, действуя осторожно, он сможет по крайней мере четверть часа испытывать счастье человека, выбирающего все, что его душе угодно, и знающего, что за это не надо платить ни гроша. Но не дай бог, если увидят дети! Тогда они сразу же примутся ему подражать, и кто знает — чем все это кончится!

Марковальдо старался запутать свои следы, кружа и петляя по отделам магазина, прячась за спины то спешащих молоденьких служанок, то важных, укутанных в меха дам. И стоило одной из них за чем-нибудь потянуться — за желтой душистой тыквой или коробочкой с треугольными плавлеными сырками, — он тотчас же повторял их движение. Из репродукторов неслись веселые мотивчики, покупатели двигались и останавливались, следуя ритму, и в нужный момент протягивали руку, брали какой-нибудь товар и опускали в свою корзинку — всё под музыку.

Тележка Марковальдо уже ломилась от снеди. Ноги его несли все дальше и дальше, в те отделы, где было меньше покупателей; названия товаров становились все непонятнее; по картинкам на коробках и банках нельзя было с точностью определить, что это такое: то ли удобрение для салата-латука, то ли семена латука, то ли сам салат-латук, или яд для гусениц, уничтожающих латук, или приманка для птиц, которые едят этих гусениц, или же приправа для салата-латука или для жаркого из тех самых птиц… Как бы то ни было, Марковальдо прихватил две-три такие баночки.

Так он продвигался между двумя рядами прилавков, высящихся словно заборы. Вдруг дорожка оборвалась, и перед ним открылось широкое пустынное пространство, залитое неоновым светом, который переливался и сверкал тысячами бликов, отражаясь от кафельных плиток на стенах. И посреди этого безлюдного пространства стоял Марковальдо, один-одинешенек со своей тележкой, полной всякого добра, а в глубине виднелся выход и около него — касса.

Первым инстинктивным побуждением Марковальдо было броситься напролом, низко пригнув голову и толкая впереди себя тележку наподобие танка, удрать из супермаркета с добычей, прежде чем кассирша успеет дать сигнал тревоги. Но в ту самую минуту рядом с ним из другого прохода показалась тележка, нагруженная еще больше, чем у него, и кто же, вы думаете, ее катил? Его жена Домитилла! А с другой стороны выкатилась еще одна тележка, которую изо всех сил толкал перед собой Филиппетто. В этом месте сходились все проходы, и из всех проходов один за другим появлялись дети Марковальдо; каждый вез трехколесную тележку, наполненную доверху, как грузовой пароход. Каждому из них пришла в голову одна и та же мысль, и теперь, встретившись, они обнаружили, что собрали целую коллекцию — образцы всех товаров, какие только имелись в супермаркете.

— Папа, так, значит, мы разбогатели? — спросил Микелино. — Нам этой еды хватит на целый год!

— Назад! Скорее! Не приближайтесь к кассе! — вскричал Марковальдо, повернувшись налево кругом и прячась вместе со всем своим добром за прилавок… Потом он припустил без оглядки, согнувшись чуть ли не до земли, словно под огнем противника, спеша вновь укрыться в отделах магазина. За спиной гремело и грохотало: обернувшись, он увидел все свое семейство, которое, толкая тележки, мчалось за ним следом, как железнодорожный состав.

— Скорей, не то нас заставят заплатить целый миллион!

Супермаркет — это очень длинный запутанный лабиринт: там можно ходить часами. С такими запасами провизии Марковальдо и его семья могли бы, не выходя, провести целую зиму. Но репродукторы уже перестали передавать веселую музыку и грозно вещали:

— Внимание! Через четверть часа супермаркет закрывается! Покупателей просят поспешить к кассе!

Пора было избавляться от груза — сейчас или никогда. Едва раздался призыв репродуктора, толпу покупателей охватила лихорадочная, яростная спешка, словно это были последние минуты последнего супермаркета на земле. Люди в этой спешке уже не понимали, то ли им надо хватать все, что есть в магазине, то ли, наоборот, все оставить; одним словом, у прилавков возникла страшная давка, а Марковальдо с Домитиллой и дети воспользовались этим, чтобы положить все взятое обратно на прилавки или незаметно опустить в тележки других покупателей. Однако это возвращение товаров носило весьма беспорядочный характер: липучку для мух они положили на прилавок с ветчиной, а кочан капусты — среди тортов. Не заметив, что какая-то дама везет не тележку, а коляску с ребенком, они сунули туда большую, оплетенную соломкой бутыль красного вина…

Лишаться всех этих вкусных вещей, даже не попробовав их, было так мучительно, так больно — хоть плачь. И поэтому, если в ту минуту, когда они ставили на прилавок какую-нибудь баночку майонеза, им под руку попадалась гроздь бананов, они ее брали; то же самое происходило с нейлоновой щеткой, место которой в тележке тотчас занимала жареная курица. При такой системе тележки чем быстрее опорожнялись, тем быстрее наполнялись вновь.