Несущие кони

Лейтенант представил Исао, который низко склонил голову.

— Так это тот молодой человек, о котором ты мне говорил? Садись, устраивайся поудобнее… Последнее время из молодых я общаюсь только с солдатами, поэтому и захотел встретиться с типично гражданским. Исао Иинума, правильно?! Имя твоего отца мне знакомо, — непринужденно проговорил его высочество.

Лейтенант говорил, что принцу можно сказать все, что думаешь, поэтому Исао немедленно спросил:

— А вы когда-нибудь принимали отца? — и получил в ответ «нет». Почему отец испытывает к принцу, с которым ни разу не встречался, такую антипатию, становилось еще более непонятным.

Потом принц и лейтенант пустились в воспоминания о сослуживцах. Исао искал случая вручить свой подарок: он слабо надеялся, что лейтенант поможет ему в этом. Но лейтенант, похоже, уже забыл о книге.

Исао ничего не оставалось, как молча наблюдать за поглощенным приятной беседой принцем, сидящим по ту сторону стола. Белый, незагорелый лоб сверкнул под лучами люстры, топорщились подстриженные короткие волосы.

Принц, видимо, почувствовал пристальный взгляд Исао и вдруг перевел взгляд с лейтенанта на него. Их глаза встретились: казалось, стенки старого железного, давно умолкнувшего, покрытого ржавчиной колокола, который и не думал звонить, коснулся неведомо как освободившийся язык. Исао не понял, что сказали глаза принца, принц и сам, наверное, этого не знал. Однако в это мгновение их связало странное чувство, непохожее на обычные любовь или ненависть, неподвижные зрачки откуда-то изнутри мгновенно залила печаль и сразу, словно вода, погасила огонь, горевший в пристальном взгляде Исао.

«Лейтенант смотрел на меня таким же взглядом, тогда, когда мы фехтовали, — подумал Исао. — Но тогда мы точно говорили без слов. Но взгляд принца ничего не сказал. Может, я ему не понравился?»

Он услышал, как принц, вернувшийся к разговору с лейтенантом, поддерживая какие-то резкие высказывания, которые Исао пропустил, сказал:

— Да. Аристократы тоже виноваты. Их принято считать оплотом императорского дома, но среди них есть такие, кто никогда не поддержит монарха. И началось это не сейчас. Так вот, лейтенант Хори. Такое случалось и раньше. Я полностью согласен с тем, что тех, кто должен быть образцом для народа, следует наказывать за спесь и высокомерие.

17

Для Исао оказалось полной неожиданностью, что принц так резок в оценке аристократии, к которой принадлежит сам, но, наверное, принцу часто приходилось сталкиваться с испорченностью в аристократической среде. Можно сказать, испорченность политиков и предпринимателей, хотя они находились далеко, ощущалась как запах падали, доносившийся откуда-то с цветущего летом поля, а зловоние аристократии смешивалось с присущим ей ароматом благовоний. Исао спросил было имена тех, кого принц считал особо испорченными, но принц из осторожности этого не сказал.

Немного освоившись, Исао протянул сверток с книгой:

— Это вам в подарок. Книга подержанная, не очень чистая, но в ней все, что мы чувствуем, мы хотим сохранить дух, которым проникнута эта книга, — Исао смог выговорить это гладко, не запинаясь.

— О-о, «Союз возмездия»? — воскликнул принц, развернув сверток и взглянув на название.

— Мне кажется, книга передает суть «Союза возмездия». Эти студенты дали клятву создать в наши дни «Союз возмездия»… — поддержал Исао лейтенант.

— И ворвутся не в гарнизон Кумамото, а в Третий полк, что стоит в Адзабу, — пошутил принц, но, когда он внимательно перелистывал страницы, вид у него был серьезным. Потом, неожиданно отведя глаза от книги, он пристально посмотрел на юношу и сказал:

— Я хочу спросить… А что ты намерен делать, если… если вдруг его величество не разделит твоих намерений или действий?

Это был вопрос, который мог задать только принц, и никто другой, даже из императорской семьи. Лейтенант и Исао снова напряглись, застыли. По воцарившейся в комнате атмосфере было понятно, что вопрос, обращенный к Исао, относился и к лейтенанту: цели, о которых сам лейтенант не говорил, намерения, с которыми он привел сюда этого неизвестного юношу… принц спрашивал и об этом. Он не был непосредственным начальником Хори, и все-таки как командир полка принц имел информацию, хотя и не мог прямо задать вопрос, касающийся этой информации, какому-то лейтенанту, поэтому Исао неожиданно осознал свое положение: и для лейтенанта, и для принца он играл роль переводчика, марионетки, выполнявшей чью-то волю, пешки в шахматной игре. Конечно, это был откровенный, не преследующий явных выгод разговор, но для Исао он оказался первым опытом участия в водовороте политических страстей. Положение было достаточно неловким, но Исао был Исао, поэтому ему ничего не оставалось, как по возможности прямо ответить на этот вопрос. Перевязь сабли лейтенанта слабо звякнула о подлокотник соседнего кресла.

— Как и члены «Союза возмездия», немедленно сделаю харакири.

— Вот как? — выражение лица принца, который сейчас был командиром полка, говорило о том, что он привык к подобным ответам.

— Ну, а если, если император одобрит твои намерения и действия?

Ответ Исао прозвучал мгновенно:

— В таком случае тоже немедленно покончу с собой.

— О-о-о, — в глазах принца впервые появился блеск живого интереса. — Почему? Объясни.

— Попробую. Для меня быть преданным — это как если бы специально для его величества слепить своими руками из обжигающего до ран риса колобок. Если император не голоден и вернет еду холодно или швырнет мне ее в лицо со словами: «Можно ли есть такую гадость», то мне останется только удалиться с прилипшими к лицу рисинками и сделать харакири. Если же император голоден и с удовольствием съест колобок, я должен буду немедленно удалиться и с благоговением покончить с собой. Я виноват в том, что своими недостойными руками слепил колобок и преподнес его как божественную пищу, и моя вина неминуемо карается смертью. Так что же, ничего не делать, оставить рис под рукой? Рис скоро испортится. В этом, наверное, тоже присутствует преданность, но я называю ее трусливой. Мужественная преданность заключается в том, чтобы, презрев смерть, поднести императору эту со всей душой приготовленную еду.

— Несмотря на сознание вины?

— Да. Военные, и прежде всего вы, ваше высочество, — счастливые люди. Потому что имеете счастье отдать свою жизнь по приказу его величества. Однако простые люди должны всегда осознавать, что их не определенная приказом преданность может обернуться проступком или преступлением.

— Разве «Блюди закон» — не приказ его императорского величества? Ведь суд у нас императорский.

— То, что я называю преступлением, не есть преступление против закона. Жить в мире, осененном великой мудростью, и ничего не делать — вот главное преступление. Чтобы искупить его, следует совершить даже кощунство — приготовить из горячего риса колобок и поднести его императору, выразив свою преданность действием. И немедленно сделать харакири. Смерть все смоет, но пока живешь, на всяком пути можешь совершить преступление.

— Это очень сложно, — принц, тронутый искренностью Исао, сказал это с улыбкой, пытаясь как-то остановить поток красноречия юноши. Улучив момент, лейтенант сдержал Исао:

— Довольно. Уже все понятно.

Исао был очень взволнован этим разговором. Он отвечал со всей прямотой члену императорской семьи, это создавало ощущение, будто он излагает все свои сокровенные мысли фантастически слепящему свету, разливающемуся за спиной принца. Исао мог сразу ответить на вопрос, потому что эти идеи он давно вынашивал, закалил в собственном сердце.

Одна мысль о том, что он ничего не делает, сидит сложа руки, приводила Исао в содрогание, словно он видел себя, пораженного проказой. Следовательно, было легко вообразить такое состояние преступлением, роковым, столь же неизбежным, как воздух, которым дышишь, или как земля, на которой живешь. Для того чтобы в этой среде самому оставаться чистым, необходимо воспользоваться другой формой преступления, во всяком случае черпать душевные силы в настоящем преступлении. Тогда наконец соединятся на крутом обрыве, где гуляет меж соснами ветер, в свете восходящего солнца, преступление и смерть, харакири и слава. Исао не стремился в пехотную или морскую офицерские школы, потому что там воспитывается уже известная форма и преступление-бездействие исключается. Порой Исао, может статься, влекло к самому преступлению, как средству достичь славы. Он не считал себя чистым, непорочным в том смысле, как это толковал учитель и духовный отец «Союза возмездия» Оэн Хаяси, утверждая, что все люди — дети бога. Исао постоянно, нетерпеливо стремился хотя бы чуть-чуть коснуться этой чистоты, иногда он, вскарабкавшись на шаткую подставку, с трудом дотягивался до нее кончиками пальцев, но чувствовал, что подставка вот-вот рухнет. Он осознавал, что определить божественную волю так, как учил наставник Оэн, в его время невозможно. Гадание, которым он стремится определить божью волю, содержит элементы этой непрочной, опасной подставки. То, что она опасна, — и есть преступление. И больше всего преступно то, что гадания нельзя избежать.