КОГДА МЫ БЫЛИ СИРОТАМИ

Пока я смотрел на воду, за спиной у меня собралась внушительная толпа. Передав бинокль кому-то, стоявшему рядом, я сказал, не обращаясь ни к кому персонально:

– Значит, это война. В высшей степени интересно. Как вы думаете, много ли будет жертв?

Поднялся гул голосов, из которого выделился один:

– Там, в Чапее, убита масса народу. Но еще немного – япошки возьмут его, и все снова станет тихо.

– Не будьте так уверены в этом, – возразил кто-то. – Гоминьдановцы уже преподнесли немало сюрпризов. Уверен, они и дальше будут нас удивлять. Готов поспорить, Чан Кайши продержится долго.

Все стали оживленно обсуждать высказанное предположение: несколько дней, несколько недель – какая разница? Рано или поздно китайцам все равно придется сдаться, так почему не сделать это сразу? На что несколько гостей возражали в том духе, что, мол, исход отнюдь не предрешен. Обстановка меняется каждый день, к тому же игру путает множество факторов.

– А кроме всего прочего, – кто-то громко возвысил голос, – разве мистер Бэнкс уже не здесь?

Этот вопрос, носивший, несомненно, риторический характер, тем не менее странно повис в воздухе. Все притихли и устремили взгляды на меня. У меня было ощущение, что не только те, кто стоял в непосредственной близости к балкону, а присутствовавшие в зале в напряженной тишине ждали моего ответа. Мне пришло в голову, что это самый подходящий момент, чтобы сделать заявление – заявление, коего ожидали с той самой минуты, как я появился в зале. Откашлявшись, я громко сказал:

– Дамы и господа! Вижу, ситуация здесь сложилась весьма тяжелая. В такой момент мне не хотелось бы сеять неоправданных ожиданий. Но позвольте заметить, что меня не было бы сейчас здесь, если бы я не верил в возможность довести это дело до счастливого конца в весьма недалеком будущем. Я даже сказал бы, дамы и господа, что смотрю в это будущее более чем оптимистично. Прошу вас потерпеть еще неделю или около того. И тогда посмотрим, что удастся сделать.

После моих последних слов в зале неожиданно грянул джазовый оркестр. Понятия не имею, было ли это просто совпадение, но, если гак, то совпадение получилось весьма эффектное. Внимание ко мне стало ослабевать, люди потянулись в зал, и я тоже направился туда. Пытаясь найти свой столик – на какой-то миг я потерял ориентацию, – я заметил, что танцовщицы уже заняли центральную площадку.

Их было не меньше двадцати, преимущественно евразийки, в весьма условно прикрывающих наготу костюмах, украшенных перьями. По мере того как танцовщицы продолжали выступление, публика все больше утрачивала интерес к сражению, происходившему за окнами, хотя канонада по-прежнему была отчетливо слышна, несмотря на бравурную музыку. Создавалось впечатление, будто для этих людей одно представление просто сменилось другим. Не в первый раз по приезде я почувствовал, как на меня накатывает волна отвращения к здешнему высшему обществу. Дело было не только в том, что в течение многих лет они, увы, так и не сумели ответить на вызов, коим являлось это дело, и позволили событиям развиться до нынешнего ужасающего состояния со всеми вытекающими чудовищными последствиями. Больше всего с первой минуты по прибытии в Шанхай меня шокировало то, что никто здесь не признавал своей роковой вины в происходящем.

За две недели, что провел здесь, общаясь со многими шанхайцами разного ранга, я ни разу не заметил ничего, хоть отдаленно напоминающего чувство стыда. Иными словами, здесь, в эпицентре тайфуна, грозившего поглотить весь цивилизованный мир, царил достойный сожаления заговор отрицания – отрицания ответственности, заговор, в котором участвовали все по принципу круговой поруки, фальшиво и патетично представляя себя жертвами обстоятельств. И вот до чего дошла так называемая шанхайская элита: эти люди с презрением относятся к страданиям своих китайских соседей, живущих рядом, на другом берегу реки.

Двигаясь вдоль плотного ряда зрителей, наблюдавших за выступлением танцовщиц, я старался сдерживать чувство отвращения и вдруг почувствовал, что кто-то потянул меня за руку. Обернувшись, увидел Сару.

– Кристофер, – сказала она, – весь вечер стараюсь к вам пробиться. Неужели у вас нет минутки, чтобы поздороваться с друзьями-соотечественниками? Смотрите, вон Сесил приветствует вас.

Я не сразу нашел взглядом сэра Сесила; он сидел один за столом в дальнем конце зала и действительно махал мне. Я помахал ему в ответ и повернулся к Саре.

Это была наша первая встреча после моего приезда. В тот вечер мне бросилось в глаза, что ома прекрасно выглядит; шанхайское солнце скрасило ее обычную бледность, что было ей весьма к лицу. Более того, пока мы дружески болтали, я заметил, что держится она непринужденно и уверенно. И сейчас, после вчерашних событий, мысленно возвращаясь к той первой встрече, я не перестаю удивляться, что мог гак обмануться. Вероятно, я сужу задним числом, но теперь мне кажется, будто в ее улыбке было нечто многозначительное, особенно когда речь заходила о сэре Сесиле. И хоть мы обменялись лишь обычными любезностями, в свете событий вчерашнего вечера я весь день возвращаюсь к одной произнесенной ею фразе, которая даже тогда меня немного озадачила.

Я поинтересовался, как им с сэром Сесилом жилось здесь целый год. Сара уверила меня, что, хотя сэр Сесил и не добился прорыва, на который рассчитывал, он тем не менее заслужил благодарность местного общества. Тогда я спросил, ничего особо не имея в виду:

– Значит, вы не планируете в ближайшее время покинуть Шанхай?

На что Сара, рассмеявшись и бросив взгляд в угол, где сидел сэр Сесил, ответила:

– Нет, мы здесь прижились. Это очень удобный город. Не думаю, что мы уедем отсюда куда бы то ни было в скором времени. Если только кто-нибудь не придет на помощь.

Все это, включая и последнее странное замечание о возможном спасителе, она произнесла как шутку, и я, хоть не догадывался, что конкретно она имеет в виду, ответил таким же беззаботным смехом. Потом, насколько я помню, мы вспоминали общих друзей в Англии, пока подошедший мистер Грейсон решительно не прервал наш незамысловатый на первый взгляд разговор.

И только теперь, как уже было сказано, после событий вчерашнего вечера, когда я стал прокручивать в голове все наши встречи с Сарой за минувшие три недели, именно эта реплика, мимоходом брошенная в шутку во время ни к чему не обязывающей беседы, вновь и вновь всплывает в памяти.

Глава 13

Большую часть вчерашнего дня я провел в темном скрипучем лодочном сарае, где были найдены три тела. Полиция с таким пиететом отнеслась к моей просьбе предоставить возможность вести самостоятельное расследование, что я потерял всякое представление о времени и лишь в последний момент заметил, что солнце почти село.

Когда, пройдя по набережной, я шел вдоль Нанкин-роуд, уже ярко светили фонари и улицы начала заполнять толпа гуляющих. После долгого, гнетущего дня я чувствовал потребность немного развеяться и направил стопы в небольшой клуб на углу улиц Нанкин и Цянцзе, куда меня водили вскоре после приезда. В этом заведении нет ничего особенного: просто тихий полуподвал, где большую часть вечера француз-пианист наигрывает меланхоличные импровизации на темы Бизе и Гершвина. Но именно это мне и нужно, потому я заглядывал туда не раз. Прошлым вечером я просидел там за столиком в углу не меньше часа, отдавая дань французской кухне и делая кое-какие заметки о том, что удалось обнаружить в лодочном сарае, пока профессиональные танцовщицы под музыку кружились по танцплощадке со своими клиентами.

Поднявшись по лестнице к выходу и собираясь вернуться в отель, я разговорился с русским швейцаром. Когда-то он был графом и изумительно владел английским. Как он мне поведал, до революции его обучала гувернантка. У меня уже вошло в привычку задерживаться возле него на несколько минут каждый раз, когда я бывал в этом клубе, и вчерашний вечер не стал исключением. Не помню уж, о чем мы беседовали, но он вдруг упомянул, что незадолго до того клуб покинули сэр Сесил и леди Медхэрст.