Стыд

— Василич! — позвал его голос водителя Саши. — Ты оружием, блин, не бросайся где ни попадя. — Саша шел к нему от света и держал автомат как дубину.

— Он мне больше не нужен, — ответил Лузгин.

— Не глупи, — сказал водитель Саша. — Патроны я тебе достану.

— Спасибо, не надо.

— Кончай, Василич, не выеживайся.

— Я так решил, — сказал Лузгин.

— Ну ни хрена себе! — Саша ткнул его в живот прикладом автомата. — А ну бери, и без разговоров, понял? Ты че, мужик, в игрушки играешь, да? Тут люди головы ложат…

— Кладут.

— Че, не понял?

— Не ложат, а кладут.

— Ну, блин, писатель… Да все путем, Василич, успокойся. На, закури… Что, труханул, да?

— При чем здесь «труханул»? — обиделся Лузгин.

— Не сцы, Василич, так со всеми бывает. Я, блин, когда увидел, что «духи» на вас с Храмовым поперли…

— Да не об этом я! — в сердцах сказал Лузгин. — Не в этом дело.

— А в чем, Василич? Колись давай, не мылься, полегчает.

Лузгин не видел Сашино лицо, лишь абрис головы с торчащими ушами, и то, как Саша говорил, с какой-то торопливой злостью, совсем расстроило его и сбило с мысли, и он залепетал про свою невезучесть, что от него, Лузгина, только хлопоты и гибнут люди (тот, на крыльце, да вдруг и Дякин, и стариков Славкиных подставил), а если бы он вообще никуда не поехал и сидел бы в Тюмени — глядишь, не умерли б Елагин и другие, и на деревню эту тоже он «навел», а сколько нынче здесь народу полегло — и наших, и не наших…

— Фигня, Василич, — сказал Саша. — Это война, и ты здесь совсем ни при чем.

— Вот именно, — сказал Лузгин. — Я ни при чем, а люди гибнут.

— Да не бери ты в голову, — со вздохом сказал Саша.

— Не сегодня, так завтра, не один, так другой… Другана вот выручил — и гордись, Василич! На, бери и больше не бросайся. — Саша сунул ему автомат. — А не хочешь стрелять — не стреляй, никто не заставляет, тут без тебя охотников до черта, вон друган твой на зачистку пошел — этот зачистит… Злой, блин, как десять крокодилов!

Со стороны блокпоста послышались крики и выстрелы; Лузгин увидел, как с площадки перед сельсоветом несколько человек, срывая с плеч оружие, решительно и грозно побежали в темноту на звуки.

— Послушайте, Саша, — сказал очнувшийся Лузгин, — давайте сходим к Дякиным. Здесь недалеко, я знаю.

— Я тоже знаю, — кивнул Саша. — Айда, Василич! И не кисни ты… Домой вернешься — про все это книжку напишешь. Э, ты под ноги смотри! — Саша поймал его за рукав и помог удержать равновесие. То, обо что Лузгин споткнулся, валялось поперек дороги. Лежачий полицейский, вдруг ни к селу ни к городу припомнил он и еще долго повторял, стараясь поспевать за Сашей: лежачий полицейский… Как-то раз Лузгин с друзьями поехали на выходной в деревню под Тюменью: знакомый человек из мэрии купил там деревянный дом и пригласил на новоселье с баней, бильярдом и катаньем по реке на снегоходах. Стоял февраль, и было градусов под тридцать, если не больше. На центральной деревенской улице им пришлось затормозить и выйти из машины: поперек дороги лежал на боку огромный мужик в телогрейке, валенках и мохнатой шапке, засунув кисти рук поглубже в рукава, лежал и сурово глядел на приезжих. С огромным трудом его подняли, отнесли на обочину и там водрузили стоймя; мужик молчал и даже не шатался, и лишь когда они уселись и поехали, вдруг разлепил губы и грозно заорал: «А подвезти?» Через секунду Лузгин обернулся: мужик уже снова лежал на боку лицом к въезду из города. «О, господа, лежачий полицейский!» — сказал тогда Лузгин, и все смеялись. Хорошее было время.

Дом Дякиных казался нетронутым, все окна были вроде целы, Саша ткнулся в калитку, коротко лязгнул засов. Саша толкнул посильней. Лузгин сказал ему: «Да там веревочка, вниз дернуть надо». Калитка отворилась, водитель Саша снял с плеча винтовку, погрозил Лузгину пальцем и шагнул внутрь двора. Сначала было слышно, как он шел, потом все стихло, кроме ветра, пронзительно летевшего вдоль улицы. Вот же гад, подумал Лузгин, обещал же патроны… «Э-э, хозяева!» — крикнул невидимый Саша и ударил кулаком в дверь. В стороне блокпоста снова выстрелили короткой очередью, и от леса прилетело эхо. В дальнем конце улицы послышалось рычание мотора, свет фар, качаясь, чиркнул по домам и нацелился в лоб Лузгину. Он затоптался и юркнул в калитку.

— Дякин, блин, открывай! — орал во тьме водитель Саша и делал это так ненужно громко, что Лузгин трусцой рванул вперед, нелепо полагая, что орущий Саша, как только его увидит, немедленно и сразу замолчит. И Саша в самом деле замолчал, пнул дверь ногой, и тут Лузгин, пугая сам себя, вполсилы выкрикнул:

— Славка! Дякин! Это мы, ты где?

— Ну, вы здоровы горло драть, — раздался недовольный голос Дякина. — Я думал, дверь сломаете. — Дякин тенью отделился от стены сарая и пошел к крыльцу. — Замок же вон навесной… Чего стучать-то? Видно же, что снаружи закрыто. Здоров, Василич.

— Ну, Славка, блин! — Лузгин шмыгнул носом и полез обниматься. — А старики? — спросил он, отстраняясь. — Как старики, все в порядке?

— Да в подполе сидят на всякий случай. Вы же любите людям гранаты в окна кидать… Отойди-ка, я открою.

Водитель Саша чуть подвинулся, и Дякин забрякал висячим замком, потом стал ковырять ключом второй, врезной, а Лузгин стоял рядом, в пустой голове было гулко от радости, и единственное, о чем он сейчас мечтал, — хороший стакан самогона, который непременно же отыщется в стариковских закромах. От мыслей о грядущей выпивке ему ужасно захотелось есть, он вспомнил про старухин борщ, и у него аж скулы повело от голода, а Дякин все возился с ключами.

Спуск в погреб находился в том чуланчике, где Лузгин отсыпался то ли вчера, то ли позавчера, — он уже путался во времени, столько всего тут напроисходило с ним и вокруг, Дякин щелкнул в чуланчике выключателем, потянул за кольцо квадратную крышку и сказал в черный вырез: «Папа, мама, выходите». Первым, скрипя лестницей и нетвердо хватаясь руками, поднялся старик в рыжей шапке, телогрейке и валенках, за ним старуха в толстой кофте и пуховом платке, перевязанном под мышками. Утеплились, подумал Лузгин, там же, в погребе, холодно, помню. И тут в проеме люка появилась еще одна голова, светлая, коротко стриженная, и по лестнице стал выбираться здоровенный мужик, лет под сорок или чуть постарше, в рабочем стеганом бушлате и зимних гражданских ботинках. Брат, наверное, подумал Лузгин; он ни разу не поинтересовался, есть ли у Дякина брат или, скажем, сестра или сестры, — должны быть, как иначе, в деревенских семьях всегда детей помногу.

— Николай, — сказал мужик и протянул руку Лузгину.

— Очень приятно, — ответил Лузгин. — Я Владимир. Мы со Славой давние приятели.

— Он мне говорил, — сказал мужик.

— Пойдемте, — сказал Дякин.

Они вышли из чулана в коридорчик, свет горел и в комнате, и в кухне, где старуха уже брякала, возилась у плиты, а со второго этажа по лестнице спускался деловитый Саша с винтовкой в руках. Лузгин сначала обозлился на него, но потом передумал: все правильно, на войне как на войне, надо проверить, мало ли что или кто, и не важно, что дом этот дякинский, вот вылез же из погреба мужик, совсем на Славку не похож, едва ли брат, едва ли… Ну и хрен с ним.

Водитель Саша поглядел на мужика и сказал: «Привет».

В комнате Дякин поволок из угла к середине круглый стол под узорчатой скатертью, застелил его поверх клеенкой из комода — праздничной, видно, с рисунками фруктов, стал таскать из кухни миски и тарелки: капуста, огурцы соленые, сало на дощечке нарезанным куском и горку холодной картошки в мундире. А где же стаканы? Вот стаканы, и как же здорово, что со Славкиной семьей все в порядке, никто не пострадал, и вот он, Славка, жив-здоров, с обычной скучной своей мордой, как же я этой морде обрадовался, а второй-то куртки у Дякина нет, в телогреечке расхаживает, а вот и снял, и наливает, свитер на нем тот же, в косую шашечку, надо бы тоже раздеться, в доме вроде не холодно, но вот Саша сидит одетый и винтовка рядом, только руку протяни — вот что значит профессионал, Лузгину еще учиться и учиться.