Стыд

— Не сиди на холодном, Василич, — сказал Саша. — Сядь вон на дерево. И голову закрой. Устал, да? Тебе плохо, да?

— Бледный вы какой-то, — сказал Храмов.

— Нормально все, — сказал Лузгин, отряхивая снег на заднице. — Загнали старика…

— Дыши, дыши, Василич!

— Ну что там, когда? — спросил Храмов.

— Услышим, — сказал Саша.

Самому было расспрашивать неловко, но Лузгин по разговорам Сашки с Храмовым полупонял-полудогадался, что ждут армейского удара по деревне со стороны блокпоста на шоссе, а дальше варианты: если «духи» побегут, то отряд Соломатина по ним вдарит с двух сторон, а ежели те вцепятся в дома и будут огрызаться, тогда партизаны войдут в деревню с тыла. И еще Лузгин понял, что связи с армейскими нет никакой и вообще не факт, что они здесь появятся. Ну, как же так, не выдержал Лузгин, целый блокпост гады вырезали, и им никто не врежет быстро по зубам? Они же еще больше обнаглеют! Так, пока все согласуют со штабами и эсфоровцами, объяснял Саша, создадут опергруппу, назначат старшего — бля буду, точно из штабных, за орденом, сука, поедет, — пока разработают план да станут искать гэсээм на четыре нештатные заправки…

И долго будем ждать? — спросил Лузгин. Уже недолго, сказал Саша, армия в темноте не воюет, ей запрещено, а через час начнет смеркаться. И что тогда? — спросил Лузгин. Тогда мы сами, ответил водитель Саша, партизанам по фигу устав, нам темнота только на руку: если завязнем, то отступим в лес, ночью «духи» в лес не сунутся. А вообще у Саши впечатление, что гарибовцы оставили деревню — уж больно тихо все и охранения не видно. Эх, жаль, со злобой произнес Лузгин, очень жаль, если смылись, обидно… Не боись, сказал Саша, так не бывает, чтобы все ушли, кто-нибудь да остался, найдем…

Лузгин пристроился на согнутой березе, тонкий ствол пружинил под ним. Водитель Саша сидел по-блатному, на корточках, а Храмов, стоя, тянул шею в сторону деревни, и дякинская куртка на нем уже была порвана сзади. Молодой, подумал Лузгин, чужую вещь не бережет, не ценит…

Хорошо бы Славка был живой, и его старики, и Ломакин… У Лузгина заскребло на душе, но он быстро представил, как они возьмут деревню, отыщут Славкин дом и тот, другой, где погреб во дворе; придется Славку вывозить и бабку с дедом тоже: в деревне им жизни не будет, но вот как и куда вывозить — непонятно, да и не бросят старики свое жилье, а Дякин не бросит стариков. Так что же делать? Ну, Ломакин — человек не бедный и со связями, попрошу — и купит старикам какой-нибудь домишко с огородом, под Тюменью пусть ковыряются себе… Да нет, не выйдет, уж больно дом у Дякиных хорош, столько денег и сил туда вбухано, а вот если сгорит в ходе боя… Сплюнь, мерзавец, сплюнь немедленно….

— Ну, так, бойцы, — сказал водитель Саша. — Сидите здесь, я сбегаю еще. И, блин, чтоб где оставил, там и нашел, ясно? Храмов, не слышу ответа!

— Ясно, — сказал Храмов. — А чего вам бегать-то? Вам приказали с нами находиться.

— Поговори еще, салага! — хмыкнул Саша и ловко исчез за деревьями.

— Не вернется, — сказал Храмов. — Руки чешутся у дядьки.

— А у тебя не чешутся? — спросил Лузгин, и Храмов ему не ответил, только зевнул широко и подергал плечами, и Лузгин понял, что парень нервничает, ему тоже страшновато в этом прозрачном лесу без водителя Саши.

Лузгин поднялся на ноги и перевел автомат на грудь. Ему вдруг вспомнился Кротов, старый друг школьных лет и всех последующих: банкир, деляга, бабник, крутой мужик и удивительно надежный человек: будь он сейчас здесь, Лузгин безо всякого стыда и даже с радостью как всегда заслонился бы его широкой спиной. Серега Кротов всегда знал, что надо делать, Лузгин так не умел и вечно мучился на распутьях, но вот он жив, а Кротов нет, и была тут какая-то извращенная закономерность, насмешливый оскал судьбы. Лузгину было пусто без Кротова, пусто и скучно, и если жизнь — игра, то без Сереги преферанс с компьютером. После Сережиной смерти, когда Лузгину пришлось шустрить в Москве, искать концы кротовских деньжищ (и ведь нашел, но надо было защитить и все оформить на жену как наследство; он ткнулся в думу к ненавистному депутату Лунькову, из местных, и удивительное дело: тот сразу взялся и действительно помог, и с кипрским гражданством для семьи Кротова тоже, вот еще один урок — не надо метить человека), он еще мчался по инерции и чувствовал Серегу рядом, а затем… Затем был чартер на Ларнаку, плач кротовской жены и бледные лица Сережиных детей, один звонок оттуда по прибытии и далее ни разу. А он потратил целый год, чтоб все устроить. Нельзя сказать, что он обиделся, просто рвались последние ниточки, и однажды Лузгин понял, что Сереги больше нет совсем, и эта пустота ничем не заливалась. И еще — если честно, до краешка, — Лузгин себе, — признался в том, что при всей своей брыкливости, пижонстве и заносчивости он (как бы это сказать — да так и говори, чего уж прятаться) все время шел по жизни на поводу у Кротова и растерялся, когда повода не стало, и вот куда его в итоге занесло. Вернулся Саша, все-таки вернулся, злой и взвинченный, опять с сигаретой в зубах, смотрел мимо и вслушивался, и едва Лузгин собрался с духом и решил спросить: ну что там, скоро или нет, — как по ту сторону деревни будто треснуло, и еще, и еще, и раскатилось, нарастая, и вот уже стреляют совсем рядом, левее, откуда только что пришел водитель Саша, а Храмов спрятался: вот дурачина, выбрал бы сосну потолще, а то весь на виду; и шорох пролетел в ветвях над головой, и сзади гулко, звонко стукнуло по дереву. Саша пихнул его в бок, Лузгин упал, автомат ударил его в подбородок. Саша стоял на одном колене, держа винтовку слева, а правой ладонью прижимал Лузгина к земле. Пусти, сказал Лузгин и дернулся. Саша быстро глянул на него, потом вперед, к деревне, потом опять на Лузгина, что-то решил про себя окончательно, убрал руку с лузгинской спины и сказал: «За мной, но на брюхе, как рыбка. Ты понял, Василич?»

Больше никогда и никому я не позволю толкать себя, поклялся Лузгин, никогда и никому!

По ним не стреляли; край леса оторочен был проселочной дорогой с буграми смерзшейся земли по обочинам, и Саша добежал туда на полусогнутых, лег за бугор и разглядывал деревню в прицел своей странной винтовки. Храмов с Лузгиным, не сговариваясь, упали на землю слева и справа от Саши. Не видно, блин, ругнулся Саша, переполз на животе бугор и дорогу и осторожно выставил винтовку над вторым бугром.

Лузгин смотрел туда, куда целился Саша, и не видел ничего, кроме редких столбов с проводами и крыш. Он чуть приподнялся, ему стали видны косые заборы огородов, но ни людей, ни вспышек оружейного огня он не заметил. Лузгин повернул голову и вздрогнул: там, где проселок и лес поворачивали плавно, огибая деревенские дворы, от опушки рваной цепью, молча и без стрельбы, бегут люди с автоматами в руках. И сразу же ближний к ним край деревни взорвался грохотом и треском, люди в поле заметались и попадали. До них было метров триста, не больше, и Лузгин видел, как они переползали там или лежали без движения. А потом в деревне странно захлопало, застонало со свистом, и на поле стали вздыматься невысокие кусты земли и снега. Водитель Саша заругался страшно, встал на колено, потом в рост, махал рукой и кричал людям в поле: «К деревне, к деревне!». Обернулся, показал Лузгину с Храмовым кулак и бросился наискось через поле. Люди в поле тоже поднимались и бежали и падали и бежали снова, и черно-серые кусты все так же вырастали тут и там.

— Миномет, гад! — выкрикнул Храмов, перебежал дорогу и упал туда, где мгновение назад лежал Саша.

Лузгин вдруг обнаружил, что стоит на коленях, сжимая в руках автомат, будто молится или присягу принимает. Он перехватил автомат за ремень у ствола и на четвереньках пополз через дорогу; автомат подпрыгивал и брякал о землю. Примостившись рядом с Храмовым, Лузгин еще успел посмотреть влево через поле, но Сашу не увидел, и его словно ударило по сердцу. И тут Храмов стал стрелять в сторону деревни оглушительно и длинно и расстрелял весь магазин, а когда вставлял новый, завалившись на бок, крикнул Лузгину, блестя глазами: «Видишь, видишь? Там! Там!». Вообще-то, Лузгин не видел ни черта, но тоже сунул автомат вперед и посмотрел на деревню через мушку. Напротив косо возвышался столб, и мушка показалась Лузгину толще этого столба. Как же тут целиться, черт, удивился Лузгин, и вдруг палец его сам собой принялся дергать спусковой крючок, но за этим ничего не последовало, он еще подумал: не работает, — но Храмов рванул к себе лузгинский автомат, передернул затвор и с треском опустил предохранитель.