Надсада

– Вот и деда пришел. Ванечка, вот твой деда…

Ребенок махал ручками, улыбался, подпрыгивал на коленках матери.

– Пришел-пришел, – недовольно ворчала Татьяна. – С уполномоченным по тайге шастал.

– Каким уполномоченным? Сейчас нет никаких уполномоченных, – откликнулась Люба. – Папа, что еще за уполномоченный?

– Да это я так матери сказал, чтоб не приставала.

– Вот, старый, че делат: обманывать меня взялся. Привел в дом, за стол усадил, меня заставил в кути топтаться, ночевать оставил, а утрясь – уметелили оба в тайгу. Ты, доченька, разберись-ка с отцом, че-то, чую, темнит наш дедуля…

– Аче темнить: корреспондент газеты приезжал, антиресуется, как ведутся заготовки и сколь выполосовали кедрача.

– И что же он напишет?

– Че есть, то и напишет.

– Так, папа, ты же против своего зятя выступаешь?

– А ты, дочка, хоть понимать, че он делат с тайгой? Он же разбойник с большой дороги. Я поездил с мужиками в лесосеку, поглядел, че творится… Даже в войну и после нее при заготовках кедровник обходили стороной, а этот все подряд пластат. К моей таежке уже подходят. Ежели счас не остановить, к осени подойдут к зимовью. Ты ж не раз была со мной на участке: вот и представь. И, ежели я буду молчать, он тут все изничтожит.

– Вот паразит старый… Ну и па-ра-зи-ит… Ох-хо-хо-хо-хо-о-о… Люшеньки…

– Перестань, мама, ты не понимаешь, что говоришь. Меру тоже надо знать, – остановила Татьяну дочь.

«Ага, – подумал Степан. – Доченька-то не потеряла разум. Не все, знать, в тебе перевернулось. Добро…»

Прошло дней десять, и в дом Беловых буквально влетел зять Курицин. Подступил с перекошенной от злобы физиономией, водя перед лицом Степана зажатой в руке газетой:

– Ты че это, батя, делаешь? Ты кого вздумал топить? Родного зятя – мужа твоей дочери и отца твоего внука? Да я ж тебя… Я ж…

– Ты мне, фронтовику, угрожать вздумал?.. – в свою очередь медленно пошел на зятя Белов. – Да я тебя отстрелю, как бешеную собаку…

Глаза его заблестели той бесшабашной отвагой, какой сверкали в давние годы молодости.

– Даче ж это деится!.. – всплескивала руками ставшая промеж них Татьяна. – Вы че эт удумали, ошалелые?

Толкнула в грудь зятя, и стоявший в напряженной позе Виктор пошатнулся, едва удержавшись на ногах.

– И ты, тещенька, туда же? – взвизгнул Курицин. – Вот Бог послал родственничков…

Крикнул находящейся здесь же супруге, которая пока что молча наблюдала за разыгравшейся перед нею сценой:

– Собирайся! Ноги здесь нашей больше не будет!..

– Я у себя дома, а ты – иди, – спокойно, с холодной усмешкой отозвалась Люба. – «Жигули» только не трогай – своими ногами иди. Отец деньги на машину, между прочим, тяжелым трудом заработал в той тайге, которую ты сейчас уничтожаешь.

Зять хлопнул дверью и вылетел на улицу. Однако тут же вернулся, крикнул сорвавшимся голосом:

– Меня из-за вас на бюро райкома вызывают!..

– Иди-иди… – замахала на него руками Татьяна. – Старик слов на ветер не бросат, в сам дели пристрелит…

В газете, которой махал Курицин, была напечатана статья под названием: «Народное достояние – под угрозой». Говорилось же в ней вот что:

«Понятна боль старейшего жителя поселка Ануфриево, Героя Советского Союза, пенсионера республиканского значения Степана Афанасьевича Белова. Смолоду он влюбился в удивительные присаянские места, затем бился с фашистами за эту благодатную Сибирскую землю, работал после войны возчиком на леддорогах, потом лесорубом и последние двадцать лет – в кузнице леспромхоза. А как только выдавались свободные деньки, уходил к себе в именную таежку, где много лет, из года в год заготавливал кедровую шишку. И вот сейчас эти уникальные кедровые леса уничтожаются лесозаготовками. Уничтожаются варварски, без соблюдения правил лесозаготовок – только бы побольше древесины дать сверх плана. Зачем, во имя чего? – непонятно. И, как говорит Белов, даже в войну и после нее кедровые леса при заготовках обходили стороной, потому что понимали – кедр питает в тайге все живое, а ценность кедрового дерева многогранна и воистину невосполнима. Это наше общее национальное достояние, и сегодня оно под угрозой полного уничтожения».

Под статьей стояла подпись автора: М. Светлый.

– Кто этот Светлый? – спрашивала Люба у отца.

– Да так, мужчина лет сорока, – схитрил Степан.

– Странно…

– Че странного-то? – будто не понял.

– А – ничего, – отмахнулась дочь. – Надо будет в райцентре зайти в редакцию, переговорить с этим… Светлым.

– Зайди-зайди, дочка, антиресно будет поговорить.

– Зайду, – твердо пообещала Люба.

Жизнь в Ануфриеве передвигалась в прежнем направлении, однако в стране происходило нечто не совсем понятное, охватившее самые дальние окраины Страны Советов. Молодежь уже никто не зазывал на стройки века, но в открывающиеся повсеместно видеосалоны молодь валила широким стойким потоком. Салоны разрешено было открывать под маркой Центрального комитета комсомола, и на местах секретари, с присущим им азартом и энтузиазмом, принялись за работу. Для их обустройства подходили свободные помещения бань, столовых, клубов, других учреждений общего пользования. Контроль за показом видеопродукции осуществляли все те же комсомольские активисты, а в общем-то все это было отдано на откуп разного рода предприимчивому люду, от которого исходил душок стяжательства, жажды легких денег.

Показывали в основном голимую порнуху. Сборы, по замыслу ЦК, должны были идти на реализацию молодежных проектов, но в целом оседали в карманах этого самого предприимчивого люда и отчасти – верхушки комсомольских организаций.

По особому блату кассеты показывали в отдельных учреждениях, где на просмотры собирались в полном составе коллективы. После просмотров народ делился на мужскую и женскую части и горячо обсуждал только что увиденное.

В это же время вышло постановление правительства об организации кооперативного движения, и в пустоту образовавшейся ниши хлынул все тот же предприимчивый люд, подвизавшийся ранее на разного рода шабашках, калымах, аккордах и других разовых работах, где в короткие сроки можно было зашибить приличную деньгу.

После того случая с газетой Курицин в доме Беловых появлялся редко, да и Люба не сильно благоволила к супругу, сказав однажды родителям, что жить с ним все равно не будет. А вот Володька с зятем сошелся основательно. Да это уже был не Володька, а молодой человек лет тридцати – ухватистый и жадный до всякого дела, которое могло принести скорый доход.

Закончив свой институт, Владимир был направлен по распределению в соседний район охотоведом. Отработав там положенные два года, вернулся в родные места, где стал трудиться в должности начальника Ануфриевского орехо-промыслового участка. Но и здесь у него что-то не сложилось, и перешел он в Ануфриевский же леспромхоз, отвечая за лесозаготовки в целом.

Среднего роста, коренастый, с долго не задерживающимся ни на чем внимательным взглядом, он стал для леспромхозовских мужиков чем-то вроде уполномоченного в худшем смысле этого слова. Где бы ни происходили заготовки, младший Белов появлялся неожиданно и непременно в такой момент, когда, к примеру, мужики садились передохнуть или собирались опохмелиться. Причем появлялся не со стороны дороги, а откуда-то из лесу, будто специально сидел в кустах и выжидал подходящий момент, а попросту оставлял машину метров за пятьсот до места заготовок и дальше шел пешком. Результатом появления «малого начальника», как его тут прозвали, было урезание прогрессивки, выставление прогулов, разборки на собраниях и тому подобное. Мало-помалу Белова стали бояться по-настоящему, как некоего карающего бича, который обязательно настигнет, как бы ты ни хоронился. Появившись, начинал детальный обход отведенного для заготовок участка: пересчитывал все – вплоть до пней.

– Ну что, мелкие фраера, совсем нюх потеряли, не чуете, когда начальство появится? – говорил с усмешкой мужикам. – Вы сегодня даже на резинку для трусов не заработали. И – что? Как дальше-то будем жить?