Вдоль по памяти. Бирюзовое небо детства(СИ)

- Так вот, кто воровал мой порох!

Сумели договориться, что родителям не обязательно знать, что произошло на самом деле. Прошло около шестидесяти лет, но промежуток между моими большим и указательным пальцами до сих пор украшен множеством мелких рваных рубцов.

Мы даже не отдавали себе отчета, но стремление делать все новые и новые самопалы заставляло нас переступать закон. Даже через шестьдесят лет трудно признаться, но за нами оставался неподвижный трактор, после того, как из него была выломана топливная трубка, неисправный ранцевый пульверизатор без длинного латунного наконечника.

Даже с большой натяжкой невозможно было назвать борьбой с самогоноварением разрушение двух исправных самогонных аппаратов. Выстрелы раздавались на Куболте, в лесополосах, за колхозными складами, на стройке новой школы... Когда стреляли за конюшней, молодняк начинал беспорядочно метаться по загону, часто сбивая с ног друг друга.

Раздавались порой выстрелы и в школе, в том числе и в классе во время уроков. Младший брат Виктора Граммы, Боря, ныне здравствующий полковник полиции, проректор полицейской академии по воспитательной работе, вернулся с перемены с не "взявшим", т.е. с не выстрелившим самопалом.

Во время урока, держа руку под партой, Боря механически щелкал изогнутым гвоздем по дну забитой в катушку пули с выплавленным свинцом. С очередным щелчком раздался оглушительный выстрел. Боря, не поднимая руку из-под парты, оцепенел. Дым извитой струйкой медленно проплыл вверх мимо его побледневшего лица.

На борьбу с огнестрельными опытами в село не раз приезжал на мотоцикле участковый Ткач. Он подолгу разбирался, откуда трубки, кто лучше делает самопалы. Но мы успевали вовремя выбрасывать самопалы, а разговоры не давали большой пользы. К этому времени во мне укрепилась нестандартная криминальная черта: в случае опасности или разоблачения не убегать. Наоборот, я выходил вперед, работая, как говорят, на опережение.

Но один случай лежит в моем сердце тяжким грузом до сих пор. Летом мама осталась дома для того, чтобы сделать первую наброску потолка в пристройке, куда предполагалось перевести кухню. Долго месила глину с половой. Затем с силой кидала глину к потолку, размазывая ее. Сделав наброску, пошла в дальний конец огорода прашевать.

А у меня случилось "неотложное" дело. Два дня подряд не "брал" мой новый самопал. В пристройке, где мама только что накидала потолок, я разжег примус и положил на него трубку самопала. Трубка была массивная, заряд был более, чем достаточный. Оставив трубку накаляться, я вышел во двор. Раздался выстрел, за которым послышался гул. Вбежав в пристройку, я увидел, что вся глина лежит на полу. Убрав примус и трубку, я бездумно убежал из дому.

Пришел, когда начало темнеть. А летом темнело в начале одиннадцатого. Мама мыла руки от глины и, плача, рассказывала отцу, что вся ее работа оказалась на полу. Далеко после обеда мама начала все с нуля. Закончила в десять часов вечера. Сказать, что мне было стыдно, значит ничего не сказать. Но рассказать правду мне мешал страх.

В последние дни маминой жизни, когда она лежала с обширным инфарктом, ко мне приходило желание исповедаться перед ней за совершенное много лет назад. Но мне снова мешал страх. Страх того, что мой рассказ усугубит мамино состояние.

А настоящая исповедь ни на йоту не уменьшила тяжести груза в моей душе. Скорее наоборот.

В эпоху Хрущева и Брежнева

Лошадок - на колбасу!

Эх, лучше б все было по-прежнему,

В мечтах вновь коней я пасу...

А. Шаньшина

Цойка

Конный двор организованного после войны колхоза формировался за счет лошадей, находившихся ранее в личном пользовании крестьян. Обобществлению подлежал весь сельскохозяйственный инвентарь, бывший до этого частной собственностью.

На центральную усадьбу свозили плуги, бороны, сеялки, косилки, все повозки и другой крестьянский инвентарь. После организации колхоза, в отличие от близлежащих сел, в Елизаветовке не осталось ни одного единоличного хозяйства.

Пока строилась огромная по нашим детским меркам, длиной более шестидесяти метров, конюшня, лошади располагались в обширных крестьянских стодолах зажиточных крестьян. Ездовыми часто назначали бывших владельцев лошадей, справедливо полагая, что животные будут лучше ухожены и накормлены вдоволь и во время.

В конюшне, временно располагавшейся во дворе нашего соседа и сводного брата отца - Кордибановского Франца было восемнадцать лошадей. Конюхом назначили моего отца. Позднее он и рассказал мне историю появления в селе Цойки.

Молодая, еще не знавшая узды, кобыла появилась сразу же после проезда через село двух цыганских таборов. Отставшая молодая кобыла металась по селу, тычась во все ворота. Несколько мужиков загнали ее в загородку, где содержался колхозный молодняк.

Кобылу никто не искал. Скорее всего, она была краденной. Около года она жила в загоне, не пытаясь удрать. Потом ее стали запрягать в паре с более пожилой кобылой по кличке Марта. Ездовым этой пары временно назначили двоюродного брата моей мамы Юфима Гудему. Но он так и остался до конца ездовым этой пары, так как никто другой не мог запрячь Цойку. Она била ногами, головой, пыталась укусить любого нового ездового, посягавшего на ее свободу.

О Цойке сельская ребятня слагала легенды, передающиеся от старших к младшим и обрастающие новыми подробностями. Легенды подтверждались фактами из бурной биографии Цойки. Во время пахоты Цойка всегда шла в борозде, держа строго прямую линию. Попробовав один раз поставить в борозду Марту, Юфим раз и навсегда отказался от этой затеи. Цойка ревниво выталкивала напарницу в пахоту, пытаясь лягнуть побольнее.

За всю свою кобылью жизнь Цойка ни разу не ожеребилась. Ее неоднократно случали с Гнедым, старым, испытанным жеребцом. Потом ее покрывал купленный колхозом за большие деньги с конезавода красавец Жираф. Все усилия получить потомство от Цойки были безуспешными. Более того, по отношению к чужим жеребятам, Цойка была необычайно агрессивной. Она терпеливо выжидала момент, когда детеныш Марты окажется в пределах ее досягаемости и коварно била копытом наверняка.

Ивану Горину, старшему конюху, во время засыпки в кормушку овса, Цойка прокусила правый локоть. Рука зажила, но осталась навсегда в полусогнутом положении. Второму конюху своими зубами Цойка нанесла скальпированную рану головы, оставив на память о себе безобразный шрам. Покорялась Цойка, слегка взбрыкивая, одному Юфиму.

Осенью, когда я был уже в третьем классе, отец попросил бригадира выделить лошадей для вспашки нашего огорода. Бригадир послал Юфима. Когда я пришел со школы, вспашку уже закончили. Юфим, подвесив на дышло опалку, наполненную овсом, зашел в дом пообедать. Я же пошел к лошадям, мирно жевавшим овес.

Подойдя к жующим лошадям, я остановился в затруднении. Я был наслышан о проделках Цойки и ее скверном характере, но до сих пор не удосужился узнать, которая из пары Цойка, а которая Марта. Рассмотрев как следует лошадей, я уже был уверен, которая из них Цойка.Это была бурая, почти черная кобыла. Ростом она была несколько выше ярко рыжей, кости ее выпирали больше, но самое главное - морда. Кожа на губах была грубая, как будто потрескавшаяся. Морда казалась свирепой, да и глаза смотрели на меня недобро. К тому же она часто и громко фыркала.

Рыжая Марта была гладкой, казалась сытой. Шерсть ее блестела. Хвост и грива ее были гораздо пышнее и казались расчесанными. Да и ела она спокойнее, не фыркала. Коротко взглянув на меня, продолжала хрупать овес. Опасливо обойдя бурую Цойку, я без колебаний приблизился к Марте. Для начала я похлопал ее по шее, затем пальцами стал расчесывать гриву. Марта, посмотрев на меня, продолжала громко раскусывать овес.