Правда

— Отлично. Завтра. Однако мне пора; он ждет меня.

И, надевши шляпку, Елизавета помчалась на свидание со своим женихом Виктором Таратутой. Екатерина осталась дома: ее жених Николай Андриканис был нынче в отъезде по важному делу, но к завтрему обещал вернуться.

— Виктор, дорогой... сестра умирает от желания познакомиться с вами.

— Я сам испытываю такое же желание, — ответил г-н Таратута и поцеловал руку Елизаветы. Поцелуй был легок и целомудренен — едва заметное касание сухих губ. — Я в отчаянии, что незнаком с вашей сестрой, Елизавета Павловна, и с ее женихом.

— Так давайте встретимся все вместе завтра! — обрадовалась девушка.

— Мне страшно жаль, но завтра я никак не могу. Уезжаю в Петербург, — с грустью проговорил г-н Таратута.

— Виктор, мы хотим сыграть свадьбы в один день, в одной церкви. Надеюсь, вы не против?

— Увы, Лиза, — отвечал г-н Таратута, — я православный, а жених вашей сестры, насколько я слышал, — католик? Как же мы можем венчаться в одной церкви?

— Ну и что же? Мы с Катей и вовсе лютеранки... Неужели ради любви ко мне вы не можете поступиться этими предрассудками!

— Д-да... там видно будет, — отвечал г-н Таратута. В тоне его звучал едва заметный оттенок недовольства. Но влюбленная девушка ничего не заметила.

Аналогичный разговор состоялся на следующий день между Екатериной и г-ном Андриканисом... Сестры были разочарованы, но утешали себя тем, что уж после свадьбы-то их женихи непременно встретятся, и все они заживут одной дружной семьей без различия национальностей и вероисповеданий. И девушки вновь засмеялись и заплакали. Они были очень, очень счастливы. Они не подозревали о том, что появлению в их жизни столь прекрасных женихов предшествовал целый ряд взаимосвязанных событий...

— Да что ж такое с этими Морозовыми! — в сердцах говорил Владимир Ильич.

— Это ужасная утрата для социал-демократического движения, — соглашался Феликс Эдмундович. — Подумайте, сколько еще средств мог бы Шмидт вложить в наше дело, останься он в живых! Создается впечатление, что их род преследуют несчастья. Я, право, беспокоюсь о судьбе бедных девочек, Кати и Лизы.

Ленин никогда прежде не замечал, чтобы Железного Феликса беспокоила судьба каких-нибудь девочек, перешагнувших порог двенадцати лет. А значит — есть у него к этим сестрам некий специальный интерес... Какой? Догадаться было нетрудно. Ленин посмотрел на своего собеседника с хитрым прищуром и спросил:

— Они наследуют брату?

— Да, — сказал Дзержинский. Он видел ясно, что у Ленина не возникло ни малейшего подозрения относительно смерти Николая Шмидта. Дальше можно было не лицемерить, а говорить откровенно. — Их деньги должны достаться партии. Во-первых, этого желали и Савва Тимофеевич, и Николай Павлович... Во-вторых, девушкам так будет спокойнее. Ведь их сейчас осаждают толпы бессовестных прохиндеев, охочих до богатых наследниц.

— И мы должны замешаться в эту толпу? — усмехнулся Владимир Ильич. — Найти двух большевиков, что женятся на сестрах? Дело хорошее, но... Как-то гаденько.

— Бросьте буржуазные предрассудки. Все, что способствует победе революции, — хорошо и целесообразно.

— Но ведь мы не собираемся обирать девиц до нитки, надеюсь?

— Нет, конечно, — сказал Дзержинский, желая сломить дурацкую щепетильность собеседника. — Ведь суммы-то какие! Сразу же после свадьбы мужья переведут большую часть наследства на счета партии, а на оставшуюся долю соломенные вдовушки вполне смогут существовать без особых проблем. Сами подумайте, на кой чорт женщине много денег?!

— Да, верно. Женщину все равно облапошат: не один, так другой, — согласился Ленин. — Но почему вы говорите о соломенном вдовстве? Разве мужья не станут жить с этими девицами?

— Вы как хотите, — ответил Дзержинский, — а я не собираюсь.

— Что?!

— Да, да, Владимир Ильич. Совершенно не к чему в такое деликатное и тонкое дело впутывать еще кого-то из наших товарищей. Мы с вами сами справимся.

— Но я женат! — воскликнул Ленин.

— Мы женимся по чужим, подложным документам.

— Нет, Эдмундович, увольте! Может, вы и способны за деньги пойти на содержание к богатой купчихе, а я не смогу себя пересилить.

— Кто говорит о содержании?! — возмутился Дзержинский. — Мы не возьмем на личные нужды ни копейки. Все пойдет партии.

— В гробу не поеду, — быстро сказал Ленин.

— Вы — изнеженный буржуа, — укорил его Дзержинский. — Не бойтесь, строгости на границе уже улеглись. Поедем поездом, в первом классе.

— Ну так и быть, — угрюмо сказал Ленин. — Я согласен...

— Пусть товарищ Минога срочно изготовит документы. На имя, скажем... Петра Ивановича Иванова и Ивана Петровича Петрова.

— Нельзя. Документы должны быть подлинные. Ведь речь пойдет о больших деньгах.

— А какие подлинные документы у вас сейчас имеются в наличии?

— Таратуты и Андриканиса...

— Это кто такие?

— Представления не имею. Какие пачпорты Камо с Кобой экспроприировали, такие и имеются.

— Что за идиотские фамилии! — поморщился Дзержинский.

— Так даже лучше, — сказал Ленин. — Когда в газетах напишут, что некий Иванов женился на богатой наследнице, — к нему валом повалят жулики-однофамильцы под видом дальних родственников.

— Касательно жуликов вам, конечно, видней, — сказал Дзержинский с ехидством. — Ну да все равно. Пусть она впишет туда наши приметы.

Надежда Константиновна выполнила очередное партийное поручение безукоризненно и не задала ни единого вопроса; но на душе у Владимира Ильича было как-то смутно. Карточное шулерство, краденые пачпорты, жульническая рулетка, поддельные чулки, — это все было одно, но соблазнить и бессовестно обмануть молоденькую девушку, брата которой при странных обстоятельствах зарезали в тюрьме, — совершенно другое. Он брел бесцельно по улице и думал, думал... «Как же я после такого себя уважать буду? Обобрать и бросить дуру-девчонку... А я вот как поступлю: оставлю ей не малую часть, а ровнехонько половину. И пусть Железный потом ворчит, наплевать. А ежели девчонка хорошенькая — так, может, я и не брошу ее, а поживу по-настоящему. Надя поймет».

Успокоив себя этой мыслью, он уже гораздо бодрее зашагал по направлению к дому, где располагалось похоронное бюро. Он насвистывал на ходу, улыбался и, переходя улицу, не обратил внимания на приближавшийся справа экипаж...

— Бедный мой Ильич... бедная твоя головушка... — приговаривала пришедшая навестить его в больнице Надежда Константиновна.

— Головушке-то ничего не сделалось, она у меня крепкая. А вот нога нескоро срастется. Что там Железный? Ругается?

— Ну! Рвет и мечет.

— Пускай себе бесится, — пробормотал Владимир Ильич. В глубине души он был едва ли не рад такому обороту дел.

Ближе к вечеру его посетил и сам Феликс Эдмундович. Против ожидания Ленина, он был с ним очень мягок и участлив, хотя и не принес цветочков, как это сделал Гриша Зиновьев. Дзержинский действительно сперва рвал и метал, узнав о произошедшем с Лениным несчастном случае, но уже овладел собою: что толку сожалеть о том, чего невозможно поправить. Нужно было не сокрушаться и не браниться, а искать выход из положения. И они с Лениным стали перебирать кандидатуры на роль соблазнителя второй сестры, обсуждая, как две кумушки, достоинства и недостатки потенциальных женихов. Но все кандидаты в ходе обсуждения отпадали по той или иной причине.

— Серго влюбчив, горяч: может позабыть, для какой цели ему надобно жениться... Красину отлучаться ни на день нельзя: обслуживает рулетку. Богданов занят с трупами. Луначарский слишком болтлив и экспансивен: он не справится... Зиновьев тоже не годится.

— Какой из Зиновьева жених! — возмущенно сказал Дзержинский.

— Я и говорю: глуп. Он все переврет и перепутает. А вот Леву Каменева можно послать. Он обаятельный.

— Но...

— Можно, можно. Ведь ему необязательно жить с женою. Впрочем... — Владимир Ильич вспомнил о Шурочке Коллонтай, которая и Каменева и Зиновьева почем зря таскала в заднюю комнатку, не делая никакой разницы между ними и всеми другими революционерами: по-видимому, их недуг не был вовсе уж непреодолим. — Да, конечно, Эдмундовкч! Посылайте Леву.