Героини

Перл скрестила руки на груди, надула губки, и что-то в этих дрожащих розовых губах меня тронуло. Красивый ребенок меня боялся, а я так соскучилась по подружке.

— Обещаю. Я не буду ее обижать.

— Так у тебя есть домик для кукол?

— Да. Там целых три этажа и настоящая мебель!

— Нет, вы только посмотрите на этого ребенка! — воскликнула Эстер. Сложила кусок ткани втрое и без карандаша или другой разметки начала вырезать заглавную букву «А».

— Пенни хочет играть с тобой, несмотря на твои выходки.

— Это папа тебе купил такой домик? — спросила Перл.

— Дедушка, — ответила за меня мама.

— Идем. Я тебе его покажу.

— А ты как-то чудно говоришь, — заметила Перл.

— Это тычудно говоришь! — огрызнулась я.

— Нет, ты!

— Ты! — сказала я. — Как будто все время молишься.

— Если бы провидение могло тебя услышать, — пробормотала Эстер.

Едва войдя в мою комнату, Перл тут же принялась за дело. Кукольный домик занимал ее минуты две, не больше. Видимо, буйство воображения мешало как следует восхититься его маленькими комнатками. Меня оскорбило пренебрежительное отношение к чудесному столику на круглой ножке и маленьким целлулоидным куколкам, что расселись в креслах. Передвигать их было неудобно, а Перл занимали только активные действия. Какое-то время она переставляла и усаживала на полу в круг моих плюшевых зверей. Потом выбрала медвежонка-панду и поместила его в центре.

— Это правитель! — Рядом с ним положила серую акулу, затем черепаху и, наконец, собачку с отвислыми пластиковыми ушками. — Это старейшины. — Она подтолкнула меня в центр круга. — А ты будешь министром. Стой у позорного столба и повторяй за мной!

Я покорно перешагнула через игрушки и встала на мягком, пушистом коврике. Я не понимала, что за игру она затеяла, не знала, что такое позорный столб. Мне почему-то казалось, это нечто вроде гильотины. Но пришлось покориться, уж больно властным голосом раздавала она команды.

Перл тем временем подобрала с пола медвежонка-панду, прижала его к лицу и заговорила низким, страшным голосом:

— Эй, министр! А ну признавайся, что у тебя на душе? Что ты там прячешь под рубашкой, а?

— Ничего, — растерянно пролепетала я.

— Лжешь! Ты зло против меня затаил, вот что!

Я не знала, что на это ответить. Мы с мамой, дедом и бабушкой ходили в церковь на Рождество. Меня интересовало понятие греха, хотя мама старалась оградить меня от этого. Я была разумной девочкой. Знала, что в школе и дома ложь и неповиновение считаются поведением греховным, а потому решилась:

— Я солгала.

— Ты отъявленный закоренелый лжец и греховодник! Скажи, разве не правда, что ты встречался в лесу с молодой женщиной и вы планировали побег?

— Правда!

— Зачем вы собрались убежать от людей, которые только что сделали тебя своим лидером?

— Потому что у меня нет больше сил терпеть! — произнесла я патетическим голосом домохозяйки, целыми днями смотрящей сериалы.

— Ты заплатишь за свои грехи!

Перл выбрала из кучи игрушек длинную плюшевую змею с раздвоенным резиновым язычком и начала хлестать меня ею. Я упала на колени, притворяясь, что пытаюсь защититься от мягких ударов. Я даже испытывала некоторое удовольствие от этого наказания, а еще — от английского акцента Перл, которая повторяла снова и снова:

— Гад ползучий! Гад ползучий! Гад ползучий!

Через несколько минут Перл рухнула на пол.

Мы уставились друг на друга поверх плюшевых плавников, пуговичных носов и лишенных когтей полосатых лап. Перл впилась в меня взглядом и тяжело дышала.

— Надо послушать, о чем говорят наши мамы. Скажи, можно подслушать так, чтобы они не заметили?

— Можно спрятаться на балконе. Если дверь до сих пор открыта, то будет слышно, о чем они говорят. Пошли.

Мы вышли в коридор и проскользнули в Голубую комнату, у которой был общий балкон с комнатой Сидни. Стол и кровать в комнате были выкрашены яркой аквамариновой краской, стены оклеены нежно-голубыми обоями в мелкий рисунок. Я приложила палец к губам и на цыпочках стала красться по скрипучему деревянному полу. Весь фокус состоял в том, чтоб открыть балконную дверь бесшумно, чтобы никто не услышал. Перл кралась за мной, гибкая и бесшумная, точно кошка, — глаза сощурены, губы плотно сжаты. Я взялась за круглую ручку и осторожно отворила дверь на балкон. Обе мамы тихо переговаривались между собой, и мы с Перл, вжавшись спинами в стену, стали пробираться к двери в их комнату, чтобы расслышать, о чем они говорят.

— Через три дня мы будем на море. И у Перл наконец появится отец.

— Это замечательно, — заметила мама, как обычно притворяясь, будто ничего не знает о трагической судьбе Артура Димесдейла. — Растить ребенка в одиночку — ох как непросто!

— А где отец Пенни?

— У шел, — ответила мама. — Как и вы, я никогда не была замужем. И как и вы, я никогда не говорила Пенни, кто ее настоящий отец.

Я похолодела. Мама так редко заговаривала об отце, что я почти перестала о нем думать. Он был для меня чем-то абстрактным, пропастью, отделявшей меня от других детей. Я знала, что у большинства людей есть отцы, живут вместе с ними, ходят на работу. Но мне было непонятно то, что отец — биологическая необходимость, что женщина не может зачать ребенка без мужчины.

— Вас, наверное, осуждают, — заметила Эстер.

— Да, — ответила мама.

Я нахмурилась, не понимая, что имеет в виду Эстер. Но было заметно, что между женщинами установились и крепнут дружеские отношения и Эстер сочувствует моей маме. Между ними было кое-что общее: у обеих растут дочери, обе одиноки. Но прошли долгие годы, прежде чем я прочла «Алую букву» и поняла, чем рисковала мама, решив оставить меня, и чего ей это могло стоить пару столетий назад. Да и теперь идеи пуританства полностью подчиняли себе протестантскую культуру в Прэри Блафф. А мужчины во все времена умели ускользать от ответственности.

Я услышала, как в соседней комнате отодвинули стул, затем мама спросила:

— Вы закончили шить?

— Да, благодарю вас.

— Тогда позвольте помочь вам надеть джемпер.

— Надо посмотреть, как там Перл. Наверняка обрадуется, увидев, что я вновь нацепила этот знак позора.

Мы с Перл ринулись с балкона в Голубую комнату, потом пробежали по коридору и ворвались в мою спальню.

На следующий день мы с Перл вышли погулять в сад, а оттуда направились в луга и в лес. Наши матери сидели в патио и были поглощены доверительным разговором, а потому не заметили, как мы перелезли через изгородь. День выдался чудесный — настоящее бабье лето, кругом золотится листва, солнце ласково пригревает макушки. Мы летели вперед, точно необузданные жеребята, я не поспевала за Перл. Несмотря на то что мы находились на моей территории, процессию возглавляла она. Вообще Перл была самой шустрой девочкой из всех, кого я знала. Она бесстрашно влезала в самые кущи колючего кустарника и пачкала туфли грязью. Проводила рукой по стеблям полевых цветов, точно играла на арфе, отчего на землю сыпались семена и высохшие листики. А когда мы вошли в лес, под тень деревьев, глаза ее засверкали, как солнечные блики, пробивающиеся сквозь листву. Над головами раскинулись золотые кроны дубравы. В лесу Перл чувствовала себя как дома. Пританцовывая, она набрала целую охапку сухой травы.

— Встань возле того дерева! — скомандовала она и указала на высокий толстый дуб.

Я шагнула к дереву и обхватила ствол руками, как будто меня привязали.

— Ведьма! — крикнула Перл. — Ты знаешь, за что тебя приковали к дереву?

— Я согрешила.

С этими словами я стыдливо опустила голову. Меня даже зазнобило от сладостного предвкушения. Закрыв глаза, я с нетерпением ждала следующих слов.

— Ты встречалась в этом лесу с самим дьяволом! И должна быть наказана за это!

И Перл начала хлестать меня пучком сухой травы. Она била по груди и рукам, отчего на коже оставались белые царапины. Я притворялась, что мне больней, чем было на самом деле, и тихо стонала: