Тайнопись

А дома, когда я ночной бокал пропустил, мне вдруг так приятно стало, что мы трое, вопреки Дарвину, друг на друга не поперли, и никто никому нетактичного вопроса не задал, лишнего слова не сказал, хотя, уверен, всем хотелось. Только, помню, старичок на прощание пробормотал со вздохом:

— Она для меня слишком молода, слишком…

А немчик, когда уже в поезд садился, печально так заметил:

— Ничего не ценят эти женщины…

У нас бы, сам знаешь, выяснили бы все отношения еще в квартире, не отходя от кассы (то бишь от бюста), а тут нет, брат, шалишь — цивилизованная взаимотерпимость и демократическая вежливость.

На следующий день, на похмелье, когда груди особенно отчетливо вспоминаются, начали меня сомнения одолевать. И чего это я вчера?..

Какого черта?.. И на кой мне весь этот заговор?.. И будут ли они слово держать?.. И как сильно оба к ней привязаны?.. Сколько выдержат (если выдержат)?.. Или уже, может, звонят с утра, радуются, что соперники вне игры?.. И не окажусь ли я просто в дураках, как последний в очереди, за которым и занимать-то уже не велено?.. Ведь до нее — рукой подать, сразу бы похмелье снять можно было!..

Или их надо было просто стравить между собой? Старичку, например, намекнуть, что молодой трахает его «целку», как врага рейха, а немчику сообщить, что она день и ночь старичка по своей сладкой теории ублажает, да еще и деньги берет за это, проститутка, словом, не лучшая кандидатура для женитьбы. Тем более, что шмотки, духи и всё прочее, от старичка получаемое, она сама иногда, как бы невзначай, немчику демонстрировала, прочистка бензонасоса как бы, чтоб не забывал, что в Германии не только у него бундеспаспорт имеется и что есть еще мужчины, у которых в дополнение к немецкому гражданству еще и золотые кредитные карточки на сидениях «мерседесов» поблескивают.

Одним словом, если бы я открыл им глаза пошире, они, может, и действительно с ней поссорились бы. Но не тот я человек, сам знаешь, чтобы такими блядскими методами действовать. А самое главное — какой был для меня во всем этом смысл?.. Зачем надо, чтоб они с ней вообще ссорились?.. Не они — так другие. Этих хоть уже знаю. Пусть хоть с папой римским трахается, лишь бы он ее буфера своей тиарой не исколол, и такие папы, как известно, бывали. Да и вообще, если вдуматься, то слова «честная женщина» — это такая же гиперболизированная метафора, как сапоги без сносу. С чьей точки зрения честная?.. С твоей или с её?.. С её — так она всегда кристалл, даже если одновременно с тремя спит: одного любит, второй нравится, а у третьего губы красивые. Вот и всё, логика железобетонная. Так что, думаю, лучше поспешить, чтобы последним в очереди не оказаться.

Только я, заглянув в магазин за верным «Смирноффым», к ее корпусу подошел, как вижу: «Альфа-Ромео» под деревом лоснится. И старичок как раз вылезает, сумку из багажника выволакивает. Сам в галстуке, хоть и в джинсах. И бурно так к подъезду трусит. Не звоня, дверь распахивает (заранее открыта была) и исчезает, только я успел за ним в три прыжка доскакать и дверь задержать, чтоб не захлопнулась, благо в Германии двери медленно закрываются и по заднице, как у нас, не хлопают.

Я проскользнул в подъезд. Он меня не заметил, уже бежал наверх, сопел, торопился. Потом ее голос:

— Как быстро ты приехал! — чмок-чмок, его ответ:

— Если ты о чем-нибудь просишь…

Дальше дверь закрылась.

«Ах ты, тварь!.. Ну подожди у меня!.. — разозлился я, спускаясь в подвал и на ходу раскупоривая брата «Смирноффа». — Так вас в Гитлерюгенде учили слово мужское держать?! Ничего, сейчас разберемся, как Жуков под Берлином!»

В подвальчике у меня стакан, минералка и даже пепельница спрятаны были, потому что их подвал, тезка, чище наших реаниматорских, и окурки на пол бросать как-то неприятно, даже если никто не видит. Дернул я сто грамм — за друзей, где бы они ни находились (и за тебя в том числе). Потом еще — за всех хороших людей. Курнул вопреки правилам пожарной безопасности, окурок в пепельнице затушил. Дернул еще, ибо, как хорошо известно, Бог троицу любит. И пошел напрямик наверх. Но позвонил не к ней, а к ее соседу-хиппарику. Открыла его девка, с желтым хохолком. Я — за ней в комнату. Вижу, хиппарик на полу лежит, косяк добивает, мне протягивает, не удивляясь, чего это я к нему ввалился.

Я палец к губам приложил, косяк взял, на балкон вылез. А надо тебе сказать, родной, что их окна на один балкон выходили. У нее, по счастью, окно приоткрыто было, и разговор кусками долетал до меня. Слышу, о какой-то поездке говорят. Старичок рассказывает, какие там места хорошие-замечательные. Она иногда реплики подает, но голосок тихий, скромный. Очевидно, после вчерашних выступлений решила она вначале старичка приласкать. Или же ехать ей куда-нибудь приспичило.

Потом, слышу, притихли. Точно лизаться начали. Тут я к окну подкрался, а оно, проклятое, занавеской закрыто, ничего почти не видно, силуэты одни. Почудилось мне сперва, что она на диване сидит, ноги расставив, он перед ней на полу… Присмотрелся — нет, это ее светлые брюки по дивану раскиданы… Продвинулся чуть вперед… Теперь показалось, что он у стены стоит, а она перед ним на коленях свою сладкую теорию в жизнь воплощает… Нет, это просто ее платье на крюке висит. А их вообще в комнате нету. На кухню, должно быть, вышли. В окно влезть или открыть его не было никакой возможности, ломать надо. Если бы мне двадцать лет было, я точно так и поступил бы, а сейчас коротко взвесил «за и против» и решил, что если могу взвешивать, то и с ломкой стекол надо повременить.

Пока я это всё перемалывал, они неожиданно входят, я едва отпрянуть успел. Опять заговорили. И слышу — проклятый старичок в общих чертах начал ей что-то про мое вчерашнее предложение блеять. А вот этого я уже вытерпеть не мог, да и «Смирнофф», с косяком побратавшись, к активным действиям призывать начал.

Я постучал по стеклу. Она выглядывает, делает большие глаза. За ней и его гнусная харя появляется. Я ей говорю по-русски (она понимала):

— Пусть он убирается, а не то плохо будет. Всем. — Ему так с укоризной головой качаю: мол, что же это ты, старая сука, делаешь?.. Это твое мужское слово?.. А ей для убедительности еще один убийственный аргумент выкладываю: — Выйди, поговорить надо. Дело есть.

Видно, по моему лицу она смекнула, что лучше скандала не поднимать.

— Хорошо. Подожди немного, я его отправлю, — отвечает, тоже по — русски, хотя с большой неохотой и даже ненавистью на этот, по ее словам, «тоталитарный» язык переходила. — А с тобой что такое?.. Свихнулся или выпил?..

— И то, и другое. Спустись в подвал, там буду ждать, — буркнул я напоследок и полез обратно по балкону.

И бегом в подвал, где верный «Смирнофф» дожидался. Налил, что осталось, выпил… Дым пускаю. Хорошо, думаю, все-таки своя баба, понимающая, хоть и хитрюга полная.

Не успел я окурок затушить, как слышу шаги по лестнице. Одни — тихие, мужские, другие — женские, робкие. Спускаются без разговоров. Они!.. И вместе!.. «Ну, стервоза, динамистка!..» Поднялся на две ступеньки и стал ждать. И как только они из-за поворота появились, тут же из подвала и выскочил.

Этого они не ожидали.

Я старичку говорю:

— Вы идите себе, уважаемый, она вас сейчас догонит… — и дверь ему широко так распахиваю, а её ласково, но твердо за руку беру и в сторонку отодвигаю, чтобы он смог пройти.

Она промолчала. И ему ничего больше не оставалось, как идти, благо двери в Германии закрываются чинно, торжественно, убраться всегда успеешь.

Только он вышел, я ее, чуть развернув, как бы невзначай заставляю два шага сделать. А там уже ступени — волей-неволей вниз пойдешь. И не успела она пикнуть, как мы уже внизу очутились. Подвал был чист и тепел, получше, чем кабинеты у некоторых наших министров здравоохранения. И бывал я тут с ней не раз… Даже, помню, она мне тут притчу рассказала, как старый бес учил молодого, что при соитии ведьме надо одновременно заткнуть три главные дырки, чтобы похоть в ней нагнеталась, как в котле, на что молодой бесенок смеялся: «Какие же главные?.. Их столько, что копыт не хватит: здесь замуруешь — там потечет, там закроешь — тут просачивается. Вы, старики, отстали от века!..»