Рассказы

Все громче играет, все настырней.

Проснулись от того братья, глаза кулаками трут, головами крутят.

— Ты чего, дура стервозная, балалайкой шумишь? Чего, говнюк, спать мешаешь?! — заорали, затопали босыми пятками о пол.

Оборвалась музыка, сжался, затих младший сын Ванькин.

— Нам что ни день в поле горбатиться, хозяйство поднимать, а ему на балалайке тренькать, — гудят братья, — в кусочки ее, чтобы меньше шуму. В щепки, да и в печь!

— Я же не для себя, для тятьки старался.

Тут про батьку-то и вспомнили.

— Ну слава богу, — обрадовались братья, — преставился наконец папашка. Теперь хоть избу от смрада проветрим.

Сволокли братья отца с печки, вытащили в сенцы, там и бросили. Пущай до утра полежит в прохладце.

Лежит Ванька на полу земляном между кадкой с водой и поганым ведром. Ноги завернулись, руки раскинулись, бороденка вверх задралась. Лежит не дышит. Ни горе его не трогает, ни счастье не тревожит. Сидит рядом с ним сынок его младшенький, к груди балалайку прижал и тихо плачет, то ли от жалости к тятьке, то ли от побоев братовых. Капают слезы на балалайку, позвякивают струнки, словно капель весенняя. Дзинь-дзинь-дзинь. Прощай, тятька, прощай навек.

Утром встали братья, позевали, почесали подмышки, завернули батьку в рогожу старую, сволокли на погост, закопали и пошли в поле работать. Некогда им, хозяйство у них, дети, заботы. А теперь одной заботой меньше стало…

А балалайку, как обещались, в щепу расколотили да щепу ту сожгли. Ни к чему им балалайка, и детям их ни к чему, и внукам. Им пахать-сеять-боронить надо, хозяйство поднимать, доход умножать — жить сытно да счастливо. А балалайка для того инструмент бестолковый. Одно слово — музыка. Тьфу!