Страх полета

Заросший заиндевелыми деревьями пологий левый склон подплывал спереди; справа в свете фар стал просматриваться обрыв крутого берега. Огромный лайнер с ужасающим грохотом несся над самыми верхушками деревьев, сметая с веток иней. Зацепит или пронесет?

К моменту встречи с вершиной возвышенности самолет уже получил импульс вверх, снижение прекратилось, и машина, вяло переламывая траекторию, шла на высоте двухсот метров. Оставалось преодолеть восемнадцать метров плюс деревья. Растопыренные ветки, увеличиваясь на глазах, так и норовили ухватить лайнер и навек оставить его обломки на вершине; двигатели, всеми своими клеточками толкающие машину в небо, звенели, дожигая, может, последние литры топлива.

Климов судорожно давил и давил тумблер на себя. Стрелка стабилизатора давно уперлась в крайнее значение, пять с половиной, а он все пытался выдавить дополнительную подъемную силу.

Радиовысотомер показал: тридцать метров до земли! Двадцать восемь! Двадцать шесть! Двадцать! Вариометр стоял на нуле. Долгие секунды, растянутые предельным напряжением нервов, нестерпимой болью сжали сердце. Ну! Давай же! Лезь!

Вершины леса все ускоряли свой бег и, наконец, замелькали под крылом бесконечной белой лентой. Впереди, в лучах фар, проступал пологий, почти плоский гребень вершины.

Штурман тоже видел на карте эти островки, но, по его расчетам, машина не могла так сильно уклониться влево от крутого бока Святого Носа. Видимо, в момент отказа спутниковой навигационной системы он изначально начал прокладку курса с ошибкой. Теперь, с ужасом наблюдая, как на него со смертельной неотвратимостью надвигается поросшая лесом вершина, Витюха только застонал от отчаяния. Его вина! Ужас осознания ошибки ударил в голову кровавой волной и на несколько секунд отшиб память.

Димка видел, что капитан переложил тумблер стабилизатора, но самолет все никак не хотел задирать нос и переходить в набор высоты. Деревья все приближались, и наконец понеслись под самолетом так близко, что ноги сами инстинктивно поджались. Неужели зацепим?

Но тут как молотом его ударил стыд. В голове причудливым узлом завязались и первый ужас, и встряска, и уговоры капитана, и его доверие...

Он не был так связан ответственностью за какие-то свои решения и действия, как капитан. Может, поэтому он воспринял набегающие деревья не как результат ошибки, а как досадное препятствие, через которое вот-вот, сейчас, перепрыгнем... капитан знает! Стыдно бояться, надо помогать!

Может, вот так и зарождаются те бесценные нравственные качества, которые позволят человеку в будущем сохранять хладнокровие в самых непредсказуемых ситуациях.

* * *

Сидящий сзади Степаныч страдал от недостатка информации. По репликам командира и штурмана ему показалось, что самолет вынесло на берег озера, и оборачивалось так, что развернуться обратно на лед уже не хватит топлива. Он молил бога все-таки о том, чтобы топливомер врал, занижал показания. Может, там еще плещется пара бочек керосина...

Он приготовился к смерти. Если что, он ее не почувствует. Не смотреть влево, в лобовое стекло. Не смотреть! Температура газов и давление топлива! Обороты! Все в норме. Летим. Может, вытянем?

На послезавтра у младшей дочери назначена свадьба. Откуплено кафе, созваны гости; Петрович, Витюха, - само собой. Нет, умирать нельзя.

Давление топлива в норме. Обороты в норме. Уровень вибрации в норме.

Он представил себе лицо дочери, когда сообщат... Нет! Нельзя умирать!

Конечно, жизнь, в общем, прожита. Чего уж там ждать от нее. Впереди пенсия, телевизор, теплое местечко на автостоянке... Старшая дочь замужем, детей пока почему-то нет. Значит, младшая должна родить ему внука! Надо жить и дождаться.

Давление топлива в норме. Не смотреть влево. Не отвлекаться. Петрович знает. Держать рычаги. Выдавить из двигателей все!

Остаток... стрелка уже около нуля. Господи, боже ты мой, дай долететь! Дай Петровичу сил! Коля такой летчик! Пусть он справится! Господи! Не дай нам убиться!

Он молился в душе, а глаза и руки делали свое дело, как делали его всегда, - добросовестно и надежно. Петр Сергеев не умел ничего делать кое-как; только - как положено, и тому же всегда учил своих стажеров.

Раскаленные секунды заполняли голову и застывали в ней свинцовой тяжестью. Выдержать, вытерпеть, справиться, потом будет легче. Лишь бы двигатели не подвели, лишь бы хватило топлива!

Упершись мокрой спиной в мокрую спинку сиденья, стиснув зубы, Петр Степанович давил рычаги управления двигателями.

"Они наверно уже подвернули на лед; сейчас, еще немного потерпеть - и выскочим".

Он не осуждал капитана за позднее начало снижения, почти без запаса керосина. Ну, так получилось. Не каждый же раз выпадает летать без управления. Этот бросок... было страшно, но все же не так, как вот сейчас: тянется и тянется... да что ж она не идет в набор?

Вариометр показывал ноль. Ноль, ноль...ага, вот, стрелочка пошла чуть вверх. Не смотреть влево! Давление топлива! В норме. Набор высоты, два метра в секунду...

В этот момент кто-то стал трясти его за плечо.

* * *

Крутой, коротко стриженый пассажир, в золотой цепи, никак не мог ждать смерти в рекомендуемой позе. Бутылка виски, выпитая из горла, замутила разум, но тревога, которую так и не удалось залить вискарем, распирала его изнутри, не давала усидеть на месте. Надо было вмешаться. Надо было присутствовать и своими глазами все видеть - может быть, удастся в последнюю секунду конкретно извернуться... сколько раз так бывало... по жизни...

Он отстегнул ремень, качаясь встал, огляделся: перед мутным взором стройными рядами стояли спинки кресел. А где люди? А? Куда они все подевались? Надо бежать! Надо выяснить? Это кошмар какой-то! Бросили! Кинули!

Он шагнул в проход. Прямоугольник двери, за ним полумрак... сидят мужики...

- Э! Пацаны! Че вы тут? - он шагнул в кабину.

Ольга Ивановна, сидевшая на откидном креслице в вестибюле, так же, как и все, в рекомендуемой позе - согнувшись и закрыв голову руками, - ожидала, что вот-вот раздастся удар, скрежет, будут толчки и рывки, что ее потащит куда-то бессмысленная тупая сила... Сжавшись в жесткий, сопротивляющийся комочек, она ожидала всего - но только не этого наглого вторжения пассажира в кабину экипажа перед самым приземлением. Она мгновенно забыла об опасности для своей жизни, рванула пряжку и, метнувшись вслед, успела ухватить за руку вдрызг пьяного верзилу:

- Куда! Нельзя! На место!

Она чуть опоздала. Мужик ввалился в кабину, что-то неразборчиво крича и матерясь, и стал хватать за плечо сидящего боком к нему бортинженера. Петр Степанович, внимание которого было занято только двигателями, остановки которых он ожидал каждую секунду, ничего не мог понять: кто-то тряс его за плечо, все сильнее и сильнее, норовя вырвать из кресла. Он оглянулся... Мужик, уйди... не мешай... оттолкнул руку: давление, давление топлива! Пока в норме. Температура газов в норме. Обороты держатся. Топливомеры на нуле... Господи, только бы двигатели не сдохли, вытащили! Да не мешай же! Да откуда он взялся, что ему надо?

Он свирепо заорал через плечо:

- Ну-ка вали отсюда! Пошел вон!

Сзади криком кричала проводница:

- Назад! На место! Сядь на место, тебе говорят! Не мешай экипажу!

Она изо всех сил тащила этого бугая из кабины, и он все никак не мог конкретно ухватить этого лысого водилу и вытрясти из него душу. Случайно взгляд его зацепился за несущиеся навстречу самолету вершины деревьев; он оторопел и стал осмысливать происходящее, рука его разжалась, и Ольге Ивановне удалось выдернуть его в вестибюль. Но через секунду верзила опомнился и снова рванулся в кабину. Старая бортпроводница, ломая ногти, вцепилась в него как разъяренная кошка, он рассвирепел, больно толкнул ее в грудь кулаками, она задохнулась, упала и выкатилась в проход к первым креслам.