Белки в Центральном парке по понедельникам грустят

Отношения с Гортензией представляли для него головоломку. То она ластилась к нему, мурлыкала нежным голоском, то смотрела с холодной иронией, словно удивляясь: это еще кто такой? Один раз он обронил в досаде: «В конце концов, мы были любовниками, ты что, не помнишь?» Она окинула его ледяным взглядом: «Вот забавно, я пытаюсь вспомнить, но никак не получается! Не слишком приятно для тебя, да?»

Он никогда ни в ком не встречал столько равнодушия и высокомерия. Эта девушка способна прыгнуть с парашютом… без парашюта. «Нужно признать, — подумал он, вновь взглянув на часы, — что она так ведет себя со всеми. Весь мир у нее в лакеях».

Он вздохнул.

«Хуже всего, что по этой причине я здесь жду ее как идиот…»

Ровно в тот момент, когда он собирался встать и бросить на стол салфетку, Гортензия рухнула на пустой стул. Ее шикарные каштановые волосы, сверкающие зеленые глаза и ослепительная улыбка излучали такую радость жизни, такой здоровый аппетит, что Николас Бергсон поневоле восхитился и умилился. Какая же она красивая! Шик и блеск! На ней было драповое черное пальто в талию, рукава она слегка завернула, демонстрируя «Ойстер Ролекс» на запястье, бежевые джинсы — «Бальмен» за девятьсот восемьдесят фунтов, — отметил он, — черная кашемировая водолазка и сумка из телячьей кожи «Гермес».

Он поднял бровь и поинтересовался:

— Откуда такая роскошь?

— Я нашла сайт в Интернете, где можно брать в аренду любые вещи на месяц. За какие-то гроши! И видишь, добилась успеха, ты сразу обратил внимание. Ты со мной даже не поздоровался, в твоей головешке законодателя мод сразу пронеслось: «Вау, какая шикарная!» Ты такой же, как все, тебе легко пустить пыль в глаза.

— И как это происходит?

— Подписываешься на услугу, оставляешь некоторую сумму в залог и — крибле-крабле-бумс — берешь поносить все что хочешь. И ты одета как принцесса! На тебя оборачиваются, смотрят с почтением, тебя превозносят! Ты уже выбрал? — спросила она, пробегая глазами меню.

— У меня было время сделать выбор, — проворчал Николас. — Я меню уже наизусть выучил.

— И что ты будешь? — тотчас поинтересовалась Гортензия, не обращая внимания на холодность собеседника. — О, точно! Я знаю, что хочу. Ты не мог бы позвать официанта? Я умираю с голоду!

Она подняла на него глаза, внимательно посмотрела и зашлась хохотом:

— Ты что, геем заделался?

Николас едва не задохнулся от возмущения:

— Гортензия! Что ты себе позволяешь?!

— А ты видел себя в зеркале? Оранжевая рубашка, розовый галстук, фиолетовый пиджак! Я нигде не читала, что такова последняя модная тенденция. Если только ты правда не сменил ориентацию…

— Нет, пока не сменил, но, боюсь, придется, если буду продолжать с тобой общаться. Тебя одной достаточно, чтобы возненавидеть женский пол…

— Заметь, меня это нисколько бы не огорчило. Наоборот. Я бы сохранила тебя для себя целиком, не пришлось бы тебя делить с какой-нибудь дурехой. Мне ненавистна мысль, что я буду делить тебя с дурехой. Так что у тебя два выхода: стать монахом или геем…

— Дорогая Гортензия, чтобы меня сохранить, нужно обращаться со мной более уважительно. Должен заметить, что…

— Позови официанта, я сейчас в обморок упаду!

— И еще перебиваешь…

— Ненавижу, когда ты ноешь… Ты предлагаешь мне встретиться, объявляешь, что хочешь рассказать что-то жутко интересное, я нафуфыриваюсь, кручусь перед зеркалом, думаю, что ты меня представишь Стелле или Джону [25]… А меня встречает расписной печальный клоун, который в одиночестве тоскует за столиком. Не слишком-то сексуально!

— Я тоскую, потому что ты опоздала на тридцать пять минут. А один я — потому что подписался поужинать с тобой, а не со всей шайкой-лейкой! — взорвался Николас, уже вне себя.

— Ох! Я опоздала? Это возможно… Но не смертельно. А ты можешь все же позвать официанта, я умираю с голоду! Я вроде уже говорила.

Николас подчинился. Они сделали заказ.

Он сидел молча, надутый.

— Хорошо, я осознала. Кончай злиться и смотреть на меня волком. Давай я буду задавать тебе вопросы, а ты отвечать да или нет, так ты можешь беспрепятственно продолжать дуться, и моя честь будет спасена. Первый вопрос: твоя необыкновенная новость касается тебя?

Николас отрицательно покачал головой.

— Значит, она для меня?

Он кивнул.

— По поводу школы?

Опять нет.

— Насчет работы?

Он опять кивнул.

— Потрясающая работа, которая может послужить трамплином для моей будущей головокружительной карьеры?

Он кивнул.

— Предупреждаю: ты мне все рассказываешь, или же я при всех всажу тебе в глаз вилку!

Он проигнорировал ее слова, поигрывая ножичком, делая вид, что его очень интересует ручка из слоновой кости.

— Ладно, согласна… Я приношу свои извинения за то, что опоздала. И хочу крепко поцеловать тебя в губы, чтобы доказать всем, что ты не гей, а вполне приличный любовник.

— Не более чем вполне приличный?

— Вполне достойный любовник, и это мое последнее слово… Ну так о чем речь?

Николас вздохнул и сдался:

— «Харродс». Витрины. Те самые знаменитые витрины. Две из них будут в твоем распоряжении. Они еще не знают, кому их поручить, и ты можешь отправить свое портфолио некоей мисс Фарланд сегодня до пяти часов…

Гортензия смотрела на него раскрыв рот.

— Невероятно! Это невероятно! И ты думаешь, что…

— Я даю тебе адрес офиса мисс Фарланд, ты берешь портфолио и стараешься себя продать. Все зависит от тебя.

— А как так получилось, что витрины «Харродса» не заняты? — недоверчиво спросила Гортензия. — Обычно ведь на них записываются за многие месяцы вперед…

— Это витрины на март — апрель, для молодых дизайнеров. Они предназначались для Хлои Пинкертон…

— …которая разбилась на машине вчера вечером, возвращаясь в свой загородный дом. Ну и правильно! Нечего быть снобкой и гнушаться жить в Лондоне! Я всегда считала ее неестественной, деланой. Не могла понять, как ей удалось пробиться… Ну, что ни делается, все к лучшему!

— Иногда, — потрясенно сказал Николас, — я спрашиваю себя, действительно ли ты человеческое существо? Потому что человеку свойственно много дурного, но зато и нежность, и сострадание, и благородство, и порывы…

— Ты думаешь, я могу прямо сейчас поехать к ней? К мисс Фарланд?

— Но мы же еще не пообедали!

— Я поеду… А потом вернусь.

— Ни за что! Ты должна хотя бы пообедать со мной после того, как заставила столько ждать!

— О’кей! Но если я не успею, я больше с тобой никогда не буду разговаривать! Кстати, я уже не голодна и все мои мысли занимают витрины…

Николас тяжело вздохнул и развернул салфетку.

— А что ты делаешь на Рождество?

— Париж, мама, сестрица, Ширли, Гэри и обычная тягомотина! Мама запечет индейку, сожжет ее и в порыве сентиментальности расплачется, Зоэ наделает идиотских подарков в стиле французских скаутов, Ширли будет стараться спасти положение, а мы с Гэри будем смотреть друг на друга, как фарфоровые собачки…

— О! Красавчик Гэри Уорд тоже там будет…

— Уж как обычно…

— Знаешь, Шарлота Брэдсберри никак не может оправиться после их разрыва…

— Мне-то что…

— Она говорит, что все из-за тебя, и распространяет по Лондону всякие слухи.

— Так, глядишь, я и прославлюсь!

— Она говорит, что на первом же твоем дефиле она тебе покажет, где раки зимуют…

— Прекрасно! Пусть обо мне говорят плохо, чем вообще не говорят.

— В общем, она в печали…

— Мне абсолютно все равно. Сердечные раны Шарлотты меня нисколько не волнуют. Я думаю о двух витринах «Харродса». Двух огромных полотнах, на которых будет прописан мой талант. И за эти шесть недель мир поймет, на что я способна, весь мир услышит о Гортензии Кортес… Крибле-крабле-бумс, я стану модной, знаменитой и богатой, богатой! Контракты посыпятся один за другим! Надо найти хорошего адвоката. У тебя есть кто-нибудь на примете?