Предпоследний день грусти

режнему был сочный, густой и очень нежный.
– Розовощекий мой ангел родной.Мне подсказал это ты:Хмурое небо над мутной водой.И золотые цветы…

Мама пела очень грустную песенку. Напоминающую колыбельную. Мама мне пела впервые. Она пела кому угодно. Совершенно чужим людям. Она пела где угодно. В совершенно чужих городах. Мне она пела впервые. И я на секунду задремала. И не успела поблагодарить маму за ее песню. И я не заметила. Как мама отпустила мою руку. Как прикрыла глаза. Как оборвала песенку на полуслове.

И только потом я поняла. Что мама пожалела меня в последние секунды своей жизни. Она пересилила себя. И на последнем дыхании спела мне песню. Чтобы я задремала. Чтобы не видела ее смерть. Чтобы моей боли стало гораздо меньше. Чтобы я нашла силы жить дальше.

Я очнулась от мимолетного сна. И вначале даже не могла определить. Приснилась ли мне ее песня. Или мама ее пела на самом деле. Я стиснула зубы. Внутренняя боль. Нет. Скорее физическая. Физическая боль пульсировала в висках, в руках, в горле. И не было силы дышать. Я оглянулась. Священик стоял в дверях. С огромным позолоченным крестом. Я дрожащими руками вытащила из-под свитера свой крестик. И приложила его к холодным маминым губам. И мамины губы потеплели.

Остальное я плохо помнила. Я часто думала. Что именно ощущение нереальности происходящего. И необъяснимой сонливости от стресса. Мне дало возможность пережить самое страшное в жизни. Мой мозг вырабатывал какое-то – эйфорическое – вещество. Которое обволакивало меня в трудные моменты жизни. И бледная, спокойная мама. И перезревшие груши. И пахнушие камни монастырских стен. И голос. Голос. Голос настоятельницы монастыря. Тонкий. Ровный. Отшлифованный. Оглушительно спокойный. Ослепительно бесцветный.

– Она была странной женщиной. Очень красивая. Даже как-то неправдоподобно красивая. Мы знали, что она в прошлом – известная певица. И были очень удивлены. При чем тут монастрыь? Но на все воля Господня. Видимо, такова ее участь – умереть именно здесь. И так скоро… Если быть до конца откровенной, она мало верила во все это. В наш спокойный, гармоничный мир. Хотя только он мог ей подарить истинное умиротворение и счастье. Но не спорю – старалась. Но… Но она слишком любила земные радости и утехи. И от этого мучалась. Для нас она была… Ну, как бы инородным растением. Хотя мы здесь принимаем любую заблудшую душу. Но ваша мать… Катерина… Хоть и была заблудшей душой, но, по-моему, хотела еще и еще заблуждаться. По ее внешности. Манере поведения. Было явно заметно, что она создана для другой жизни. И не очень-то стремилась найти путь истинный. Понимаете… Откровенно говоря… Я вообще-то стараюсь не затрагивать такие темы… Но в ней чувствовалось какое-то открытое раскрепощение. Какой-то внутренний порок, – настоятельница слегка покраснела. И уже твердо взглянула на меня. – Именно, внутренний порок. И это не могло закончится добром. Такие люди как правило живут недолго. Потому что не умеют жить. Они словно парят над землей. Требуя от этой земли