Соска

Через полминуты его захлестнула пришедшая оттуда горячая волна бешеного раскаленного песка.

Спустя неопределенное время эти же глаза открыл Дмитрий Сергеевич Лазарев.

Он ничего не увидел, так как оказался засыпанным серым пеплом. Пепел пах аммиаком.

Дмитрий Сергеевич легко встал и долго отряхивался, удивленно глядя по сторонам. Насколько хватало глаз, простиралась пустыня из грязно-серого хлопчатого пепла.

Карман его крепких, хотя и очень нечистых штанов что-то неприятно оттягивало. Лазарев достал оттуда ржавую железяку, кажется деталь тракторной гусеницы, а может быть просто здоровенный болт, повертел в руках и отшвырнул прочь.

В груди и в горле Дмитрия Сергеевича першило. Он почувствовал, что задыхается, схватился за шею. Пальцы нащупали кулон.

Талисман…

Дмитрий Сергеевич с интересом рассмотрел предмет. Кулон был размером с пачку опасных бритв и открывался.

Спасшийся осторожно открыл крышечку. Из кулона, как будто только этого и ждал, выпал чей-то зуб и исчез в пепельной пене безвозвратно. Помимо зуба в кулоне имелась гармошкой сложенная фольга с нанесенным на ней текстом:

«Лазарев Д.С. кличка Цезарь. Род. 1903. Член КПРФ с 1921. Спец. Археолог. Психич. Участ. эксперимента РХ8911-с. Письм. согласие дал» и много чего еще, в том числе печать и факсимиле смутно знакомого Трифонова.

Дмитрий Сергеевич повесил на всякий случай кулон обратно на шею и отправился через пепельный океан делать раскопки.

Геннадий Сергеевич Полежаев дочитал рассказ до конца, захлопнул тетрадь и зачем-то покачал головой. На его элегантной, налысо выбритой макушке полыхнули люстры.

Не поворачивая головы, Полежаев осторожно покосился на женщину. Та сидела через десяток стульев от него почти в самом углу коридора и нервно поглядывала на часы. В боковом зрении стройные ножки дамочки сливались с каблуками, образовывая подобие ножек циркуля.

Полежаев тоже глянул на Patek Phillippe на своем волосатом запястье, затем перевел взгляд на соседку, в открытую. Та поежилась, но не ответила.

Всем своим видом незнакомка давала понять, что она, во-первых, раздражена необходимостью тратить время перед закрытой дверью, а во-вторых, совершенно не ждет, что элегантно одетый господин с лысой головой и приятной ниточкой усиков над верхней губой с ней заговорит. Хотя и мог бы: в коридорчике они одни и, скорее всего, по одному и тому же делу. Это было бы не совсем неуместно.

Полежаев задумчиво провел холеной ладонью по обложке тетрадки. Дешевый картон истрепался и покрылся шарушками. На обложке был нарисован неказистый попугай.

Полежаев рассеянно ковырнул ногтем выпученный глаз птицы. Обратил внимание на свой ноготь. Он показался владельцу не совсем ухоженным, и Геннадий Сергеевич машинально поднес его к глазам.

Надо бы сходить на маникюр… Черт побери, а ведь можно было печатать! Совсем, совсем недурно. Почему же мы не обратили внимание? Наверное, из-за того, что рукописный текст. Обленились, черт побери! И почерк легкий… А вот тот первый, про звонок самому себе, был гораздо слабее. Гораздо.

Из-за закрытой двери донеслось шевеление, и она мягко открылась.

В проеме появился Хабибуллин.

— Извините, что заставил вас ждать. Проходите, пожалуйста.

Полежаев встал и, поправляя складки на брюках, нарочно замешкался, пропуская вперед незнакомку. Та уверенно прошла в кабинет первой, высоко держа голову.

Гм… И сзади все неплохо. Кто же она такая?

Он вошел следом и закрыл за собой дверь.

Гости оказались в небольшой комнатке, которая являлась частью большого помещения, отгороженной от него занавеской из мутного зеленого пластика. В этой своеобразной кабинке стоял простенький стол с компьютером и два стула на стальных ножках

— Еще раз приношу свои извинения. — Хабибуллин глянул в экран компьютера. Его очки блеснули синим. — Садитесь.

Сам врач устроился с другой стороны стола, перед компьютером.

— Вы не знакомы друг с другом?

— Н…нет, — сказал Полежаев, поворачиваясь к даме.

— Не знакомы, — твердо резанула дама. — Я, конечно, понимаю, что кто-то должен, как вы выразились, «засвидетельствовать». Еду через весь город. Ужасные пробки. Просто нереальные. А тут, извините, перед закрытой дверью полчаса…

Я таких не люблю, — сказал сам себе Полежаев. — Что же там за занавеской? И почему так холодно?

— Еще раз извините меня! Его селезенка выдала неповторимую мелодию. Записывал.

Селезенку? — мысленно опешил Полежаев.

— Я ведь любитель органной музыки, — продолжал человек в белом халате. — В смысле «музыки органов». Не побоюсь помпезного словца: это было шедеврально, просто шедеврально, честное слово. Однако давайте я вас лучше познакомлю. Вы — единственные люди, которые Степану Афанасьевичу были близки.

— Близки? Вы шутите! Мы с ним просто соседи… — Дама недовольно поправила прядку волос на виске.

— И все-таки. Когда он у меня обследовался, именно вас двоих он называл. Только вас двоих. Итак… — Врач повернулся к Полежаеву, разложив в его сторону ладонь, как будто на ней было невидимое яблочко. — Позвольте представить: Полежаев Геннадий Сергеевич, издатель.

Полежаев сделал вид что встает, и даже придержал полы плаща, но ограничился лишь полуулыбкой и кивком.

— Скворцова Вилена Николаевна, соседка Свердлова.

— Очень приятно! — в унисон сказали сидящие, не глядя друг на друга.

— Вы оба в курсе, в какую драму попал Степан Афанасьевич?

— Я в курсе, — сказала Вилена Николаевна. — Спалил нам Степан Афанасьевич полдома.

— А я нет, — весомо молвил Полежаев.

Хабибуллин снял очки и протер их мягкой тряпочкой.

— Введу вас в курс. Степан Афанасьевич мой пациент более пяти лет. С того памятного дня, когда он впервые надолго потерял сознание. Это случилось при крушении самолета, если помните, громкий случай был, тогда еще Шереметьево закрыли на пару дней.

Полежаев согласно кивнул, Вилена прикусила губку.

— Совместное воздействие шока, резкого повышения давления и удара чемоданом по голове. Он пролежал в коме целых четыре дня. Когда Степан Афанасьевич пришел в себя, то выяснилось, что у него полностью отбило память. Он больше не помнил своего прошлого. Кто он, откуда, почему летал в Канаду — рейс был трансатлантический. Такие провалы случаются часто. К тому же шок и сотрясение мозга при ударе спровоцировали легкое помешательство, которое с годами, к сожалению, только усилилось. А еще у Степана Афанасьевича развилась незаурядная способность погружаться в продолжительное коматозное состояние. Причем регулярно, иногда аж пару раз в месяц. Редкий случай.