Постскриптум. Дальше был СССР. Жизнь Ольги Мураловой.

— Но у Муралова не было средств, чтобы оплатить работу ювелира!

— Вы так уверены? А если он где-нибудь что-нибудь еще украл? Время-то было мутное.

— Но он сам предложил мне ехать с ним в Петроград! Если Ваша версия верна, то зачем это ему надо было?

— Наверное, рассчитывал использовать Вас для того, чтобы выгрести из тайника все, что там осталось. Он ведь не знал, что тайник к тому времени был пуст.

По мере диалога с Тарасовым вера в непричастность Сергея к краже бриллианта сменилась у Ольги сначала сомнением, а потом уверенностью в его вине.

Мир рушился в глазах Ольги, и его обломки падали к ее ногам. Ее опора, надежда, ее мечта, человек, с которым она собиралась пережить вместе все, что случится дальше, оказался — негодяем. Как дальше жить? Да и стоит ли?

Юность кончилась здесь и сейчас. И сразу наступила старость. Все было гадко, мерзко, отвратительно. Надо было идти в капеллу на спевку, но мысль о том, что ей не избежать грязных пыльных улиц, заплеванных замусоренных дворов, вдыхать запах тушеной капусты и кошачьей мочи, видеть противные лица знакомых и незнакомых людей была непереносима. Ольга кое-как добралась домой до постели, легла лицом в подушку и тихо проплакала всю ночь, заснув лишь под утро.

Сергей только к утру закончил свою срочную работу. Страшно хотелось спать, в животе урчало, ныла спина от долгого сиденья в согбенной позе, он почти ослеп от многочасовой работы с лупой и микроскопом. Но настроение было радостное, как после тяжелого экзамена.

«Сейчас поем, парочку часов посплю, а потом побегу, нет — полечу на крыльях к Оленьке, чтобы сказать ей то, о чем не решился сказать давным-давно, на тропинке у монастырского собора, позже — когда держал ее, плачущую в своих объятиях и наконец, недавно в темной комнате у колыбельки младенца», — думал он по дороге домой.

Он был уверен, что счастье его совсем близко: всего несколько часов — и вот она, сказочная жар-птица!

Ах да, сначала к следователю! Но Сергей рассудил, что расстраиваться нечего. Беседа со следователем не займет более двух часов. К этому времени у Оленьки закончится спевка, и он сможет встретить ее у дверей капеллы. Правда, придется пожертвовать сном и завтраком.

Тарасов встретил Сергея раздраженно.

— Что это Вас, батюшка, не дозваться. Хотел уже наряд за Вами посылать. Присаживайтесь, разговор серьезный будет. Дело в том, что следствие подходит к концу — спектр подозреваемых сузился до одного лучика, а потом этот лучик превратился в точку.

— Вы хотите сказать, что знаете, кто подменил бриллиант? — обрадовался Сергей.

— Знаю. Точно так же, как знаете это и Вы.

— Ну, я-то этого не знаю.

— Не прикидывайтесь, Муралов! Бриллиант подменили Вы. Я собрал достаточно доказательств, чтобы предъявить Вам обвинение. В Ваших интересах сознаться в содеянном преступлении, вернуть похищенное и написать чистосердечное признание. Только в этом случае можно надеяться на относительно небольшой срок заключения — порядка пяти-шести лет. В противном случае, «ущерб в особо крупных размерах», и тебе, Муралов, грозит расстрел. Итак, где бриллиант?

— Вы что, ополоумели? — возмутился Сергей. — Я сам обратился с просьбой найти реликвию, и Вы меня же обвиняете в краже! Бред какой-то.

— Ну, этот фокус нам хорошо известен. На днях муж укокошил свою благоверную и замучил всех жалобами, что долго не могут найти убийцу. Так что этот припасенный Вами аргумент Вам не поможет.

— Но разве не ясно, что я не мог похитить святыню своей невесты?

— Невеста? Это уж не Ольгу Васильевну Федорову или иначе княжну Запрудскую Вы величаете своей невестой? Насколько мне известно, прошло около пяти лет со времени Вашего знакомства с княжной, а Вы так и не сделали ей предложения. Более того, Вы приложили немалые усилия, чтобы добыть ей женишка из-за бугра.

— Я как раз сегодня должен был сделать ей предложение, да Вы помешали.

— Удивительное совпадение! Из более двух тысяч дней Вашего знакомства именно сегодня, я Вам помешал назвать ее своей невестой! Вы не находите, что это мало похоже на правду? А почему Вы все-таки хотели раздобыть жениха своей так называемой невесте?

— Она просила меня об этом, а я не мог ей отказать.

— Но Вы могли немного схитрить: не отправлять записку, а сказать, что отправили.

— До такой подлости я просто не додумался, — сухо заметил Сергей.

Тарасов поднялся со своего места и официальным тоном заявил:

— Гражданин Муралов! Сообщаю Вам, что Вы задержаны по подозрению в похищении драгоценного камня огромной стоимости, после конфискации принадлежащего государству.

Я еще раз советую Вам написать чистосердечное признание и вернуть бриллиант, либо указать место, где он спрятан.

Только в этом случае Вы можете рассчитывать на снисхождение и относительно мягкое наказание. В противном случае Вас ждет суровая кара вплоть до высшей меры наказания. Должен Вас предупредить, что Ваше чистосердечное признание нужно не мне, — у меня достаточно доказательств Вашей вины, — а Вам для облегчения Вашего положения.

— Ничего я писать не буду. Мне не в чем признаваться: я не брал бриллиант. И доказательств у Вас нет и быть не может. А те, что Вы собрали — фальшивые, — запальчиво закричал Сергей.

— Ну, как знаете. Посидите в камере, подумайте хорошенько, а мы с Вами встретимся через пару дней. Уведите задержанного, — обратился следователь к конвоиру.

Глава 4. ОБЫСК

На другой день Николай решил ненадолго забежать к Сергею: узнать, чем закончилось его свидание с Ольгой.

— Надо проверить — прекратил ли этот растяпа вечную канитель, или ему опять нужен пинок, -— думал он. Но Николай хитрил: истинной причиной его спешки была надежда хоть на минутку, хоть вскользь увидеть Катю, а может быть и перемолвиться с ней парой фраз. Неожиданно он встретил на лестнице насмерть перепуганную Амалию Карловну, которая скороговоркой сообщила:

— Николай Федорович! Беда у нас!!! Сережу арестовали, говорят, он украл какой-то драгоценный камень. В квартире был обыск. Катя оцепенела: сидит, молчит и ни на что не реагирует, даже на плач своего ребенка. Я не знаю, чем помочь. Может быть, Вам что-то удастся?

Николай ринулся в полуоткрытую входную дверь и застыл в растерянности. То, что он увидел, описанию не поддавалось. Мебель вся была сдвинута с мест, половицы оторваны и торчали, ощерившись гвоздями, как пасти какой-то многоголовой гидры. На полу в беспорядочных кучах лежали растерзанные книги, бумаги и документы, смятые, затоптанные верхние вещи и белье. Подушки, перина и матрацы были распороты, и из них, как внутренности из брюха убитого животного, вываливались перья и вата. Все, как снегом было усыпано пухом. На кухне в общую кучу были высыпаны мука, крупы, соль, сахар, чай. Варенье растоптано по всему полу. Здесь тоже были содраны половицы.

Посреди этого хаоса сидела Катя, едва одетая, с распущенными волосами. Ее сухие невидящие глаза были неподвижно уставлены в одну точку, руки бессильно брошены на колени. Там же лежал посиневший от отчаянного крика ребенок, кое-как завернутый в пеленку.

С трудом пробравшись по пересеченной местности к хозяйке разоренного дома и ее малышке, Николай первым делом схватил ребенка и передал его Амалии Карловне.

— Амалия Карловна, дорогая, попытайтесь унять ребенка, а я займусь его мамой.

Он долго и безуспешно звал Катю, тряс за плечи, заглядывал ей в глаза... Наконец она нехотя перевела глаза на его лицо. Похоже, Катя не узнала его. Тогда Николай взял в обе руки ее голову и крикнул:

— Екатерина Дмитриевна! Катенька! Очнитесь! Это я, Николай, я пришел помочь Вам.

Что-то изменилось в ее лице, зрачки двинулись, губы раскрылись — и яростный поток отчаянных рыданий пролился на его грудь. Он, прижимая к себе бьющееся тело, гладил Катины распущенные волосы и уговаривал, как маленькую:

— Они уже ушли, их нет, они больше не придут, все в прошлом.