Холодная гавань

Когда ярким светом и грохотом машин их снова встретила улица, Кёртис сказал:

— На твоем месте, Фил, я бы не расстраивался из-за того, что какой-то клерк в магазине не угадал твой возраст. Ты скоро наберешь свои положенные рост и вес. Пусть это будет твоя последняя забота. Ну что, идем на Центральный вокзал?

В «Мужском баре» ресторана «Билтмор» Филу нравилось, не считая, конечно, самого названия, то, что в эти несколько весьма прибыльных для заведения дней возвращения учеников в школы здесь, похоже, не обращали внимания на твой возраст. Вскоре перед ним поставили высокий бокал с холодным бочковым пивом, а перед его отцом двойной скотч со льдом и водой. Они сидели за одним из маленьких столиков, расставленных вдоль стены. Есть вещи неизменные: бледность и усталость на щеках Кёртиса Дрейка после нескольких глотков виски всегда сменялись здоровым цветом лица, а с появлением второго стакана в глазах вспыхивали искорки, возвращавшие их к давно забытым рождественским утрам, таким особенным, чреватым неожиданностями.

— Что с тобой, Фил? Неужели все еще хандришь из-за этого клерка? Нельзя позволять, чтобы такие мелочи тебя угнетали. Кстати, я подумал, что сегодня у нас достаточно времени, чтобы подробнее поговорить о твоем будущем. Я понимаю, что пока твои планы не простираются дальше школы и армии, иначе и быть не может, пока идет война, но хотелось бы узнать, готов ли ты взвалить на себя кое-какие обязанности другого рода. К чему я веду, Фил… Твоя мать отличается весьма хрупким здоровьем.

— Да, я знаю.

— Она в высшей степени не уверена в себе и ведет себя как ребенок. Чтобы выжить, она всегда нуждалась в чьей-то опоре.

— Я все это знаю, папа. Ты можешь мне не объяснять такие…

— Хорошо. Суть в том, что до сих пор этот груз лежал на мне, но пришло время заглянуть в будущее.

Твоя сестра не может взять на себя такую ответственность, у нее своя семья, поэтому остаешься ты. Нет, я не хочу сказать, что ты должен озаботиться этим прямо сейчас, Фил, но задуматься стоит. Правильно? Ты со мной согласен? Значит, по рукам?

— Ну да.

Они с серьезным видом, словно скрепляя многообещающую сделку, обменялись рукопожатием, хотя, каковы условия этой сделки, Фил так и не понял.

— А теперь, — сказал Кёртис, — если не возражаешь, я еще здесь посижу по-стариковски, а ты беги. В этой жизни все может подождать, но только не поезд.

И Фил припустил со своим громоздким багажом вниз по ступенькам «Билтмора», а потом через весь зал Центрального вокзала, и стоило ему проскочить через нужный выход, как автоматические двери за ним с лязгом закрылись.

Бесшумный, весь словно отполированный поезд выскочил из тоннеля и помчался мимо бесконечных кварталов однообразных многоквартирных домов, которые Фил невольно разглядывал в окно.

— Привет, Дрейк!

— Как дела, Дрейк?

Кое-кто из соучеников приветствовал его, направляясь по проходу в передние вагоны в поисках общества поинтереснее. Один даже назвал его Филом и остановился спросить, как прошло его лето.

Но больше он ни на что не отвлекался, сосредоточившись на зеленых насаждениях перед Коннектикутом. Сегодня утром Фил Дрейк подсматривал за тем, как его сестра совокупляется с Эваном Шепардом, и этот стыд останется с ним, возможно, до конца дней. От кого-то Фил слышал, что если стыд холить и лелеять, как болезнь, он начинает существовать как бы отдельно от тебя; а с другой стороны, ты же все равно знаешь, что он никуда не исчез.

— Дорогая, ты хочешь, чтобы я на ужин разогрела жаркое из баранины? — в тот же день спросила Глория у дочери. — Или вы с Эваном предпочитаете фрикасе из цыпленка? Для меня это не составит никакого труда, просто надо будет…

— Знаешь, мама, я не думаю, что мы с Эваном будем ужинать сегодня дома, — ответила ей Рейчел. — Может, ты приготовишь что-то для себя?

Не дожидаясь дальнейших вопросов, она улизнула из кухни и поднялась наверх. С появлением в доме младенца совершать такие бегства стало просто, но что касается долгих часов ожидания Эвана с работы, то тут от младенца было мало проку. А в этот день она ждала его с особым, непередаваемым напряжением, которое начало спадать, лишь когда она услышала на лестнице его тяжелые шаги.

— Гляди, дорогой, что я сделала, — обратилась она к мужу. — Я прихватила для нас снизу холодное пиво.

— Хорошо.

— Я знаю, тебе не терпится с этим покончить, и мне тоже, но мы можем прежде минутку поговорить?

— Валяй. — Он развалился на стуле возле камина.

— Хочешь, я разожгу огонь? — робко спросила она.

— В такую теплынь? Ты в своем уме?

— Ну, хорошо. Послушай. Я знаю, ты ей скажешь, что нам нужна личная жизнь и все такое, и это чистая правда, только не говори ей ничего про сегодняшнее утро и занавеску на двери, ладно? Не говори ей про Филли.

— Рейчел, я ей скажу все, что считаю нужным.

— Ну да. Но если ты скажешь ей про Филли, я никогда…

— Что «никогда»?

— Я никогда тебе этого не прощу. Я буду вечно ненавидеть тебя за это. Честное слово, Эван.

— Бла, бла, бла. — Он встал, громко отрыгнул, вытер рукой мокрый рот и направился к выходу.

Разговор внизу продолжался не более пятнадцати минут, а то и меньше, и был он такой тихий, что Рейчел, ломавшая руки и раскачивавшаяся на стуле в состоянии, близком к панике, даже голосов не слышала.

Наконец она вскочила на ноги и бросилась к двери навстречу Эвану. Все улажено, сказал он, вопрос закрыт. Через два дня их здесь не будет.

— Как она это восприняла?

— Нормально. А что она может сделать, если вдуматься.

— Ты ей сказал про… ты ей сказал про Филли? Он принялся расхаживать по комнате, к ней спиной, намеренно затягивая паузу.

— Я собирался, но надобности такой не возникло. Жаль, что не сказал.

— Слава богу. Господи, какое счастье. Тут он к ней повернулся:

— Ты, Рейчел, смешной хорек. То ты «всех любишь», то за все благодаришь Бога, даже когда армия меня завернула. Ты девочка милая, но квашня. Чтобы не сказать — говно.

— Эван, это несправедливо.

— О, еще одно любимое наше словечко — «справедливость». Ты правда считаешь, что мир устроен по справедливости? Тогда я должен, хорек, тебя разочаровать. Такой вещи, как справедливость, в природе не существует.

— Ты знаешь, я не люблю, когда ты меня называешь хорьком.

— Хорек! — выкрикнул он в бешенстве, которое заставило вздрогнуть их обоих. — Хорек, хорек, квашня, квашня. Ты можешь оставить меня, на хер, в покое?

— Я оставлю тебя в покое, когда ты перестанешь разговаривать со мной в таком безобразном, отвратительном тоне…

И тогда он подошел ближе и ударил ее по лицу. Это была всего лишь пощечина, но достаточно увесистая, он даже почувствовал боль в ладони, у нее же мотнулась голова в сторону, а сама она боком попятилась назад, пока, наткнувшись на кровать, не села на нее со всего маху. Она пока не плакала и еще не подняла на него глаз, а на щеке уже выступило красное пятно, своей формой напоминающее штат Техас, и тут он понял, что должен немедленно отсюда убраться, иначе еще раз ее ударит.

Для Эвана лучшим способом отойти от бешенства, а заодно привести мысли в порядок и успокоить нервы всегда была езда. Когда машина находится под твоим контролем, это означает, что ты контролируешь себя. Переключая скорости и крутя баранку, следя за светофорами и знаками с указанием ограничений скорости, ты всегда мог быть уверен, что достаточно скоро снова начнешь рассуждать здраво и принимать разумные планы.

Его первым разумным планом на вечер было найти телефон-автомат и прокричать в трубку: «Послушай, Мэри, мне надо срочно тебя увидеть…» Но он тут же отмел этот план, потому что в его голове уже зрел другой, получше. Пожалуй, сегодня не самый подходящий вечер для свидания с Мэри, тем более у них впереди еще немало ночей, и очень скоро. Будет правильнее вернуться домой — не сейчас, через несколько часов, после того как он так нагрузится пивом, что просить у Рейчел прощения будет как в тумане, засыпая на ходу.