Меня Зовут Красный

– Скажешь детям, что накладывала мазь на раны отца, – посоветовал он, тяжело дыша.

В течение двадцати шести лет после этого, вплоть до того утра, как он умер у колодца от разрыва сердца, мы с моим любимым мужем Кара поднимались в комнату после обеда, когда сквозь ставни туда проникало солнце, и «накладывали мазь на раны». Ночью я еще долгое время спала со своими ревнивыми сыновьями, потому что не хотела, чтобы они обижались на нового отца.

Мы, я и дети, были счастливы, но Кара не сумел стать счастливым. Раны на плече и шее сделали его калекой. Это не мешало жить, но было некрасиво, даже уродливо: правое плечо Кара было ниже левого, а шея странным образом Вывернута. Хотя иногда я слышала, как женщины, глядевшие на Кара издалека, говорили о его привлекательности. Сплетники судачили, что женщины вроде меня выходят замуж только за мужчин, на которых могут смотреть свысока.

Как бы там ни было, Кара все время грустил. Я видела, что его состояние не было связано с физическим недостатком, просто в его душе поселился джинн грусти, и потому он бывал озабоченным даже в моменты нашей счастливой близости. Чтобы успокоить этого джинна, он иногда пил вино, иногда рассматривал книги, главным образом рисунки в них, а иногда уходил к художникам, и они забавлялись с красивыми юношами.

Через четыре года умер наш падишах, и на трон взошел султан Мехмет, равнодушный к искусству рисования. Кара не утратил интереса к рисунку. Иногда он открывал какую-нибудь книгу из оставшихся от моего отца и подолгу рассматривал миниатюры, сделанные в Герате во времена Тимуридов; он смотрел, как Ширин, глядя на изображение Хосрова, влюбляется в него, и испытывал при этом чувство вины и печали, казалось, некая приятная тайна жила в его воспоминаниях.

На третий год восшествия на трон нового падишаха английский король прислал ему в подарок диковинные часы с музыкальным устройством. Несколько недель на холм во внутреннем саду дворца, который было видно со стороны Золотого Рога, поднимали части этих огромных часов, потом прибывшие с часами мастера соединяли шестеренки, различные детали, устанавливали скульптуры. Собравшаяся на холмах Золотого Рога толпа пришла в восторг, когда в часах громко заиграла музыка и в такт ей стали двигаться скульптуры размером в человеческий рост; они двигались под звуки мелодии и поворачивались, будто были творением не рабов Аллаха, а его самого, и движения их казались осмысленными; часы к тому же били, как колокол, и бой был слышен всему Стамбулу.

Кара и Эстер, каждый в отдельности, сообщили мне, что часы, которыми так восхищались стамбульцы, включая самый простой и необразованный люд, внушили тревогу падишаху и служителям религии. Такие ходили по городу слухи. А через несколько лет следующий падишах, султан Ахмет, проснулся как-то ночью и, движимый волей Аллаха, схватил топор, спустился во внутренний сад и разбил часы, особенно старательно круша скульптуры. Говорили, что падишах увидел во сне светлый лик благословенного Пророка и тот сказал, что, если падишах позволит людям соревноваться с Аллахом в создании человеческих образов, то Аллах отвернется от него, и падишах сразу потянулся, к топору. Он продиктовал придворному историку запись об этом событии, каллиграфы написали книгу «Суть истории» и получили полные мешочки золота, но художники к работе над книгой привлечены не были.

Так увяла пышная роза рисунка, которая под влиянием персов цвела в Стамбуле сто лет. Борьба между стилем старых мастеров Герата и новыми методами европейских мастеров стала причиной ссор между художниками, породив нескончаемые сложности, и не дала никаких положительных результатов. Отныне не рисовали ни как на востоке, ни как на западе. Художники не возмущались и не бунтовали, они приняли все это с грустной покорностью, как старик молча принимает болезнь.

Книга моего отца, к сожалению, не была закончена. Рисунки, сделанные для нее, были переданы во дворец, и там ловкие и аккуратные библиотекари разбросали их по разным книгам и переплели вместе с другими рисунками, вышедшими из мастерской. Хасан сбежал из Стамбула и пропал, о нем не было никаких вестей. Но Шевкет и Орхан не забыли, что убийцу деда убил не Кара, а их дядя.

Мастер Осман умер через два года после того, как ослеп, вместо него Главным художником стал Лейлек. Келебек, талантом которого так восхищался мой покойный отец, последние годы жизни посвятил росписи ковров, тканей и шатров. Этой же работой занимались и молодые ученики мастерской. Никто не считал большой потерей отказ от рисунка. Может быть, оттого, что никто не видел нарисованным собственное лицо.

Всю свою жизнь я втайне страстно мечтала о двух рисунках, но никогда никому об этом не рассказывала.

1. Я хотела, чтобы нарисовали меня. Но я знала, что это невозможно, потому что, даже увидев меня, ни один художник из мастерской падишаха все равно, к сожалению, не поверит, что женщина может быть красива, если ей не нарисовать глаза и губы, как у китайской красавицы. А если меня нарисуют в традиции старых мастеров Герата, как китайскую красавицу, то только те, кто меня знают, могут догадаться, что за лицом китайской красавицы скрывается мое лицо. Но те, кто будут после нас, даже если сообразят, что у меня не было китайских глаз, не смогут представить мое лицо таким, как оно есть. Сегодня, в старости, я утешаюсь моими сыновьями, но как бы я была счастлива, если бы у меня был мой портрет в молодости!

2. Я хотела бы, чтобы нарисовали рисунок счастья; об этом в одном из месневи [68] написал поэт Сары Назым из Рана. [69] Я хорошо представляю, каким должен быть этот рисунок: мать с двумя детьми; младший пусть с улыбкой сосет большую грудь, а старший немножко ревнует, и глаза его, как и глаза матери, слегка подернуты поволокой. Я хотела бы, чтобы матерью на рисунке была я, а в небе надо мной – птица, она вроде бы летит и в то же время будто подвешена на века в неподвижности; пусть это будет сделано в стиле старых мастеров Герата, которые умели останавливать время. Я знаю, что это нелегко.

Мой сын Орхан, глупый настолько, что хочет все постичь своим умом, много лет внушает мне, что придуманный мною рисунок счастья не может быть выполнен никогда, потому что мастера Герата умели останавливать время, но никогда не нарисуют меня такой, какая я есть, а европейские мастера, которые только и делают, что рисуют мать с младенцем на руках, не умеют останавливать время.

Возможно, он прав. Человек ведь ищет счастье не в книге, а в жизни. Художники это знают, только нарисовать не могут. Они заменяют реальное счастье в жизни на счастье нарисованное.

Всю эту историю, которую невозможно нарисовать, я рассказала моему сыну Орхану, чтобы он записал ее.

Я без смущения отдала ему письма Хасана и Кара и расплывшийся рисунок лошадей, найденный при убитом Зарифе-эфенди. Мой Орхан – нервный, неуживчивый и несчастливый; он совсем не боится быть несправедливым в оценках. Поэтому не верьте, если он опишет Кара более растерянным, а Шевкета более злым, чем они есть на самом деле; нашу жизнь – более трудной, а меня – более красивой и более своенравной. Ведь чего только не выдумают, чтобы история была интересной и мы в нее поверили.