Меня Зовут Красный

Где-то вдалеке два раза весело пропел петух. Я подумал, что могу убить их всех кинжалом, но в эту минуту я любил их, моих товарищей детских лет.

Я прикрикнул на Келебека, который хотел было подняться, заставил его снова сесть. Выходя из обители, я обернулся в дверях и произнес пышную фразу, которую приготовил заранее:

– Мой уход из Стамбула будет похож на уход Ибн Шакира из Багдада от монгольских завоевателей.

– Тогда тебе надо идти не на восток, а на запад, – сказал завистливый Лейлек.

– Аллаху принадлежит и восток, и запад, – произнес я по-арабски любимую фразу покойного Эниште.

– Но восток на востоке, а запад – на западе, – вставил Кара.

– Художник не должен думать о востоке или западе, – заговорил Келебек. – Его дело – рисовать то, что идет из сердца.

– Очень верные слова, – согласился я. – Дай я обниму тебя. Я сделал два шага в его сторону, и тут Кара набросился на меня. В руке у меня был сверток с бельем и золотыми монетами, под мышкой – рулон с рисунками. Он попытался схватить меня за руку, в которой был кинжал, но споткнулся и, потеряв равновесие, неловко повис у меня на руке. Я укусил его за пальцы и стряхнул с себя. Он завыл от боли и упал. Я наступил ему на руку и прикрикнул на двух других, показывая кинжал:

– Сидите на месте!

Они сели. Я сунул острие кинжала в нос Кара. Из носа пошла кровь, из глаз, полных мольбы, покатились слезы.

– Ну-ка, скажи, я ослепну?

– Если Аллах доволен твоими рисунками, он, чтобы приблизить тебя к себе, пошлет тебе свою величественную тьму. Тогда ты будешь видеть не этот убогий мир, а великолепные картины, какие видит Он. Но если Он тобой недоволен, ты будешь видеть то, что видишь сейчас.

– Главные свои рисунки я сделаю в Индии. Я еще не нарисовал того, за что Аллах может осудить меня.

– Не очень-то надейся, что ты сбежишь от европейского стиля, – предупредил Кара. – Знаешь ли ты, что хан Акбар предлагает художникам подписывать работы? Португальские монахи-иезуиты давным-давно принесли в Индию европейский рисунок и стиль. Европейцы теперь повсюду.

– Желающий остаться чистым всегда найдет место, куда сбежать, – возразил я.

– Ослепнуть и бежать в несуществующие страны, – съязвил Лейлек.

– Зачем тебе бежать куда-то? Оставайся с нами и спрячься здесь, – посоветовал Кара.

– Здесь всю жизнь будут копировать европейских мастеров, чтобы найти свой стиль, и никогда не найдут именно потому, что будут копировать европейцев.

– Другого ничего не остается, – прохрипел Кара.

Конечно, единственным его счастьем был не рисунок, а красавица Шекюре. Я вытащил кинжал из кровоточащего носа Кара, занес над его головой, как палач, потом отвел:

– Пожалуй, я тебя прощу ради детей Шекюре и ее счастья. Береги ее. Дай мне слово!

– Даю!

– Дарю тебя Шекюре, – сказал я великодушно.

Но рука моя почему-то с силой опустила кинжал на голову Кара.

В последний момент он увернулся, и удар пришелся в плечо. Я с ужасом смотрел на то, что помимо моей воли сделала моя рука, выдернул кинжал, и рана окрасилась чистой красной краской. Мне было страшно и стыдно. Но с другой стороны, если я ослепну уже будучи на корабле, за меня некому будет отомстить.

В мертвой тишине я вышел из обители. Корабль, который повезет меня к хану Акбару, отправится в путь после утреннего намаза, в это время из порта Кадырга к кораблю пойдет последняя лодка. Я бежал, а из глаз моих текли слезы.

У меня было мало времени, но я, поддавшись нашептываниям сатаны, подчинился желанию последний раз взглянуть на мастерскую, в которой прошли двадцать пять лет моей жизни; мастерская находилась недалеко от порта.

Тяжелая дверь мастерской была закрыта. Ни у двери, ни наверху, в галерее, никого не было. Я успел только взглянуть на закрытое ставнем крохотное оконце наверху, из которого мы в годы ученичества, изнывая от скуки, рассматривали деревья, как кто-то окликнул меня.

У этого человека был неприятный пронзительный голос. Он сказал, что окровавленный кинжал с рукояткой, украшенной рубинами, принадлежит ему, кинжал украл его племянник Шевкет со своей матерью. Это говорит о том, что я – из людей Кара, которые ночью напали на дом и увели Шекюре. Он был вне себя от гнева и визгливым голосом прокричал мне, что ждет Кара у мастерской. В руках его странным красным отблеском сверкала длинная сабля, лицо было перекошено злобой и ненавистью, он был готов броситься на меня. Я хотел ему сказать, что он ошибается, но он уже занес надо мной саблю.

Сабля поднималась и опускалась, она рассекла мне руку, потом шею, а потом отсекла голову.

Мое бедное тело сделало два неуверенных шага, кинжал бестолково болтался в руке, из шеи фонтаном била кровь. Я рухнул на землю.

Я – ШЕКЮРЕ

Я провела бессонную ночь в доме дальнего родственника, где спрятал нас Кара. После утреннего намаза я посмотрела на улицу сквозь ставни окошка в маленькой и Темной комнате и увидела то, что являлось ко мне в прежних счастливых снах: похожий на призрак человек, измученный войной и полученными ранами, идет ко мне знакомой походкой и в руке, как саблю, держит палку. Во сне я бросалась в объятья этого человека и тут же в слезах просыпалась. Но сейчас я поняла, что окровавленный человек на улице – это Кара, и у меня вырвался крик, который никогда не вырывался во сне.

Я побежала открывать дверь.

Лицо его опухло. Из носа шла кровь. На плече, ближе к шее, зияла рана. Рубашка в крови. Он чуть заметно улыбнулся мне.

– Входи, – сказалая.

– Зови детей, мы возвращаемся домой.

– У тебя не хватит сил добраться дотуда.

– Об этом не беспокойся, – сказал он. – Убийцей оказался Аджем Велиджан.

– Зейтин, – сказала я. – Ты убил его.

– Он сбежал в Индию на корабле. – Кара отвел взгляд: не сумел он довести дело до конца.

– Но как же ты пойдешь до дома? – спросила я. – Пусть тебе выведут лошадь.

Я почувствовала, что он может умереть, и мне стало жаль его. Не только потому, что он умрет, а потому, что он совсем не видел счастья.

Мы кое-как усадили его на лошадь.

Мы шли по улице с узлами в руках, и дети боялись смотреть на Кара. Кара же, покачиваясь на медленно ступающей лошади, рассказал им, как нашел подлого убийцу их деда и как сражался с ним. Я видела, что дети стали смотреть на него добрее, и молила за него Аллаха.

Когда мы добрались до нашего дома, Орхан радостно закричал: «Мы пришли домой!» Я поняла, что Азраил сжалится над нами, а Аллах даст нам время немного пожить.

Мы с трудом сняли Кара с лошади, все вместе отнесли его наверх и положили на постель в комнате отца. Хайрие нагрела воды. Мы отодрали прилипшую к телу окровавленную рубашку, сняли пояс, обувь, белье. Я обмыла его раны.

Услышав, что пришла Эстер, эта разносчица новостей, я спустилась вниз, на кухню.

Эстер была очень взволнована и, даже не обняв меня, стала рассказывать, что перед дверью мастерской нашли голову Зейтина, а также рисунок, подтверждающий его вину Он собирался сбежать в Индию, но решил последний раз зайти в мастерскую.

Есть свидетели того, как, увидев Зейтина, Хасан поднял саблю и одним ударом отсек ему голову.

После ухода Эстер я сказала Хайрие, чтобы она не пускала детей наверх, а сама поднялась, заперла дверь, страстно обняла обнаженное тело Кара и осторожно и боязливо сделала ему то, о чем он меня просил в доме повешенного иудея в день убийства отца.

Веками персидские поэты уподобляли главную мужскую принадлежность тростниковому перу и без конца повторяли сравнение женского рта с чернильницей.

Я открою вам тайну: когда там, в комнате, где пахло смертью, я держала во рту эту самую принадлежность, я не испытывала никакого волнения, да пусть хоть вся вселенная пульсирует у меня во рту; волнение охватывало меня, когда я слышала веселый щебет моих сыновей, которые возились в саду.

В миг удовольствия Кара издал вопль, который, боюсь, мог слышать весь квартал.