Джентльмены

— Можно пойти ко мне, если хочешь. Мой дом недалеко.

Мод расплатилась за обоих, после чего парочка отправилась к Биргер-Ярлсгатан. По дороге Мод заскочила в магазин «Августа Янсон», чтобы, по обыкновению, купить пакетик соленой лакрицы за две с половиной кроны. Она обожала соленую лакрицу. Генри умиляла эта ребяческая слабость.

Мод жила в одном из красных кирпичных домов квартала Лэркстан, в скромно обставленной двухкомнатной квартире под самой крышей, с видом на церковь Энгельбректсчюркан.

— Поставь пластинку, — велела она. — Я принесу выпить.

Генри оставил пальто и кепи на вешалке с четырьмя крючками. Вешалка тут же утратила равновесие и накренилась к стене. С этой вешалкой всегда так, со временем он хорошо ее изучил.

Генри вошел в гостиную, где стояли низкий диван, пара кресел, телевизор и граммофон с пластинками на небольшой подставке. Пол был застлан ковровым покрытием — Генри видел такое впервые в жизни. Оно создавало в комнате особую атмосферу — несколько интимную, доверительную, одновременно расслабляющую и интригующую, как пишут в мебельных каталогах.

Среди пластинок было много современного джаза: MJQ, Майлс Дэвис, Телониус Монк, Дюк Эллингтон, Арне Домнерус, Ларс Гуллин и Бенгт Хальберг. В самом низу лежала пара альбомов «Элвиса-Пелвиса». Примерно половину составляла классика, и Генри поставил Сибелиуса. Он почти ничего не знал об этом финне, кроме того, что тот любил выпить и умер за год до отца Генри. А что еще нужно знать о композиторе?

Мод вернулась из кухни с виски, льдом, содовой, джином и граппой. Оставалось только выбирать. Генри выбрал виски.

— Хочу послушать одну вещь, — с этими словами Мод встала с дивана, где лежала, положив голову на колени Генри: они слушали Сибелиуса и едва не уснули. От виски Генри слегка повело, и он забыл о своих руках: сначала, когда Мод положила голову ему на колени, он стал соображать, куда девать руки — перебирать волосы Мод, гладить ее щеки или просто спокойно положить ладонь ей на грудь? Но вскоре он совсем погрузился в музыку, успокоился и почти задремал.

— Это моя любимая вещь, — сказала Мод, ставя «Ты вращаешь землю» Яна Мальмшё. Эта песня уже успела стать шлягером, но Генри она не слишком нравилась, хотя, с другой стороны, он не бывал в кабаре и театрах, где исполняют эти французские песни. В таких местах заседали интеллектуалы вроде Мод, Эвы и Билла из «Беар Куортет» и говорили о Париже и Сартре.

Мод знала текст наизусть и тихо подпевала, не сводя глаз с Генри. Он закурил, согласившись, что эта песня вполне себе ничего.

Они задремали в постели, и Генри проснулся, когда за окном начало смеркаться. Он осторожно освободил руку, на которой покоилась голова Мод, закурил и выглянул в окно.

Было, пожалуй, около пяти вечера. Народ возвращался с работы. Мод и Генри пообедали, пришли домой, выпили, послушали музыку, немного поговорили о пропущенных школьных уроках и занялись любовью. Все вместе заняло не более четырех часов. Кажется, это мой личный рекорд, подумал Генри.

Он дымил в потолок, чувствуя себя непривычно оторванным от общества. Генри нередко прогуливал занятия, но лишь ради работы, тренировок или репетиций. Все это было так невинно и банально в сравнении с тем, что происходило сейчас. Ни разу в жизни он не занимался любовью среди бела дня, ему казалось, что это и есть асоциальное поведение.

Родинка на правой щеке Мод оказалась ненастоящей. Генри полностью стер ее поцелуями.

— Уходи, — сказала Мод, едва проснувшись и накинув халат.

— Уходить?

— Да, уходи, — отрезала она. — Не задавай вопросов, я все объясню потом. Тебе надо идти. Уже поздно.

Генри не понимал, в чем дело, поведение Мод казалось ему необъяснимым. УХОДИ! Это было похоже на приказ. УХОДИ! С большим восклицательным знаком.

— Ты замужем? — спросил он, натягивая брюки.

Мод рассмеялась — смех не был нервным или злым, он был теплым и радостным.

— А я и не заметила, — сказала она, продолжая смеяться. — Я не заметила, что у тебя брюки на пуговицах.

Генри тоже усмехнулся, преувеличенно долго застегивая ширинку.

— Нет, молодой человек, — сказала Мод. — Я не замужем.

Она протянула ему левую руку: ее украшали несколько элегантных колец, но ни одно из них не было обручальным.

— Я не замужем и не собираюсь выходить замуж, во всяком случае, в обозримом будущем, — продолжила она.

Генри присел на край кровати и стал надевать майку и рубашку, дольше обычного застегивая пуговицы.

— Ты расстроился? — спросила Мод. Она сидела за туалетным столиком спиной к Генри и расчесывала волосы. Ее прямая спина и строгая осанка напоминали наездницу на одной из картин, которые Генри виде у деда на Хурнсгатан.

— Конечно, расстроился, — отозвался Генри. — Не очень-то приятно, когда тебя выставляют за дверь.

— Я не выставляю тебя, Генри. Но тебе надо уйти.

— Ты не можешь сказать почему?

— Не сейчас. Тебе не понять. Потом, в другой раз.

— Ладно, — с тяжким вздохом согласился Генри. — Я уйду, но…

— Но?

— Но не уверен, что вернусь.

— Не валяй дурака! — без тени смущения отозвалась Мод. Угроза не подействовала, ибо Генри вовсе не был уверен в серьезности собственных слов.

— Ладно, глупость сказал, — признал он.

Мод повернулась спиной к зеркалу, увидев, что Генри повязывает галстук.

— Этот твой галстук… — сказала она. — Я могу дать тебе новый.

— У тебя дома есть галстуки? Хотя ты не замужем? Ты и вправду большая оригиналка!

Мод снова беспечно рассмеялась.

— Посмотри в ящике. — Она указала на комод, стоявший у окна с видом на церковь. Генри обнаружил, что ящик полон галстуков, эксклюзивных галстуков от «Моррис», «Сильвандерс», из Англии и Франции. Дорогих, совершенно новых галстуков без единой складки.

— Он, наверное, каждый день их меняет, — сказал Генри. — Да и вкус у него, должно быть, неплохой. Хорошо зарабатывает, часто в разъездах, ростом около метра восьмидесяти.

— Перри Мэйсон не ревнует, — ответила Мод.

— И я не ревную. Это профессиональное любопытство.

Генри обладал профессиональным любопытством и был известным лгуном. Конечно же, он ревновал, но на этот раз без знакомого жжения в груди. На этот раз все было иначе. Мод была взрослой двадцатипятилетней женщиной, хоть и могла в любой момент с помощью точного взмаха кисточки, помады и правильно подобранной одежды превратиться в подростка, при этом сохранив повадки и девчонки, и дамы. Генри не понимал ни Мод, ни своих чувств к ней. Любовь сопровождалась ненавистью и ревностью, но страсти давали о себе знать лишь в постели, когда Мод извивалась под тяжестью его тела. Теперь же он наблюдал за ней, как удивленный ребенок, а во рту было лишь послевкусие: Мод вновь превратилась в практичное, очень рациональное и совсем не сентиментальное создание.

— Ну? — произнесла она. — Нужен тебе галстук?

Генри овладело непонятное спокойствие, и он повторил, что галстуки его не интересуют.

— Мне не нужен галстук, я доволен своим. Не собираюсь ходить в чужой одежде, особенно в его!

— Но у тебя рубашка рваная, — возразила Мод. — Посмотри на манжеты!

Генри взглянул на довольно потрепанную манжету, прикрывающую часы.

— Ну и что? — сердито произнес он.

— Вот! — Мод достала из гардероба выглаженную и благоухающую рубашку. — Возьми!

Это была элегантная вещь в тонкую полоску, и Генри не смог устоять. Хорошо выглаженные сорочки были его слабостью, и, кроме того, этот предмет казался менее индивидуальным, чем галстук. Галстук — что-то вроде надписи, знака на рубашке. Галстук говорит о своем обладателе больше, чем сорочка. Генри не заметил вышитых под воротничком инициалов «В. С.», как и того, что рубашка была английской и явно сшитой на заказ.

— Ладно, — сказал Генри, полностью одевшись. — Я пошел.

Мод вышла из ванной и обняла его, слишком легко и бегло. Генри попытался слегка укусить ее за шею, но она высвободилась из его рук.