Вызов врача

, не снежные, не растаяли. Конверты с деньгами никому силой не пришлось заталкивать, из рук выхватывали. Та, что в туалете сидела, еще и прибавку за вредность просила. У меня больше не было, так она продуктами взяла.

— Нечего насмехаться над нищетой врачей!

— Не над нищетой их кошельков я насмехаюсь, а над нищетой мозгов.

— У самой от страха смерти мозги набекрень!

— Не боюсь я смерти! Непереносима мысль о беспомощности моего тела, гниющего заживо.

— Нам дела нет, чего ты боишься!

— Нет дела? Ира, скажи, когда ты узнала, что у меня болезнь смертельная, тебе не хотелось… ты не думала ко мне прийти?

— Зачем?

— Действительно, зачем? Я ведь в тайне все держала, словно не опухоль у меня, а срамная болезнь или проказа. Не хотела, чтобы люди относились ко мне с брезгливой жалостью.

— Потому что сама людей презираешь.

— Неправда!

— Правда! Человек больше всего не любит в других собственные недостатки. И меня никогда ты по-настоящему любить не сможешь, потому что я всегда буду напоминать о страшном грехе.

— Это ты у какого-нибудь Фрейда с арктикой вычитала?

— При чем здесь Арктика?

— Арктикой в народе лысину называют. Видишь, как много ты еще не знаешь. И Фрейд тебя всему не научит.

— Твой случай и без Фрейда ясен. На краю жизни хочется обрести покой и прощение.

— Хочется, — кивнула Мария Петровна.

— Вернись к параграфу первому своего устава, — посоветовала Ирина.

— Какого устава?

— По которому ты жила. Параграф первый — у меня нет ребенка. Параграф второй — если ребенок все-таки есть, смотри параграф первый.

— Думаешь, старые анекдоты перефразировать остроумно? Ира, ты сказала про край жизни… Понять чувства человека, который одной ногой в могиле…

— Они мне неинтересны, твои переживания. Но как врач, я должна сказать…

— Не боишься на себя грех взять?

— Какой грех?

— Руку матери умирающей оттолкнуть. Мария Петровна протянула через обеденный столик руки ладонями вверх, надеясь, что Ирина вложит в них свои ладошки. Ирина демонстративно убрала руки за спину.

— Двадцатый раз тебе повторяю: нет у меня матери! И в моей мелкой, как ты считаешь, душонке для тебя не найдется ни любви, ни сострадания, ни уважения — ничего!

Мария Петровна оперлась локтями на стол, сцепила пальцы, прижалась к ним подбородком.

— И за гробом моим не пойдешь?

— С того света подсматривать собираешься? Не выйдет. За бананами тоже ко мне не присылай.

— Это жестоко. Может, справедливо, но очень жестоко и больно. Ирина, у меня ведь квартира, большая, министерская. А вы теснитесь, друг у друга на головах сидите. Я ее, квартиру, вам, а вы, а ты… внук…

— Теперь ты пытаешься меня подкупить.

— Пытаюсь.

— Напрасно. Что касается квартиры, она все равно мне отойдет. Я — единственная наследница, других детей и родственников нет, материнства тебя не лишали, и сама ты от него не отказывалась, так что по закону после твоей смерти квартира — моя.

— И ты это давно знала?

Мария Петровна откинулась на спинку