Иностранные связи

Винни потрясена предательством Фидо. Почти двадцать лет своей воображаемой жизни он интересовался лишь ею одной; казалось, для него никого больше не существует, кроме хозяйки. Почему же теперь она так живо представляет, как Фидо бежит следом за Чаком Мампсоном через весь город, как он дарит Чаку слюнявые собачьи ласки? Неужели ей и вправду жаль Чака? Жаль даже больше, чем саму себя? Может быть, они похожи? В конце концов, Чак мечтает стать английским лордом, а Винни — конечно, не в прямом смысле, а на более тонком, сверхъестественном уровне — английской леди. Может быть, кому-то ее притязания кажутся столь же смешными и нелепыми?

Почти так же больно сознавать, что именно она укрепила веру Чака в эту небылицу, а значит, в его разочаровании есть и ее вина. Как будто я ему обещала, что он окажется отпрыском знатного рода! Винни снова начинает злиться.

В конце концов, что в этом невероятного? Среди английских аристократов тоже полно никчемных людишек. За примерами далеко ходить не надо — взять хотя бы ту же Пози Биллингс, которую у Винни язык не повернется назвать настоящей леди. Розмари Рэдли, напротив, при всех своих недостатках, этого звания вполне достойна. Розмари никогда бы не вспылила, как Винни сегодня, ни за что бы не выставила Чака Мампсона глупцом, не испортила бы ему окончательно и без того плохое настроение. Видела бы все это Розмари — отвернулась бы, как и от всякой жестокости, от любой ссоры.

А что же сам Чак? Неважно, что для него такое настоящая леди. Пусть даже представление у него самое расхожее, обывательское, но Винни он настоящей леди теперь не назовет. Будет считать ее несдержанной и бесчувственной — ни воспитания в ней, ни душевной теплоты.

Теперь-то уже все равно, думает Винни, в очередной раз переворачивая подушку. Скорее всего, Чака Мампсона я никогда больше не увижу. Я его обидела до глубины души, и он сейчас пойдет и покончит с собой — или отправится домой, в Оклахому, а в душе останутся неприятные воспоминания и об Англии, и о профессоре Майнер.

На экране электронного будильника светятся ядовито-зеленые цифры: 12.39. Винни со вздохом поворачивается на другой бок. Ночная рубашка у нее сбилась в тугой, сморщенный ком, совсем как ее мысли. Винни пытается лечь поудобнее и начинает медленно, размеренно дышать, чтобы прийти в себя. Раз-два, три-четыре, вдох-выдох, вдох…

Звонит телефон. Винни вздрагивает, поднимает голову, ползет на четвереньках по кровати, ища в темноте трубку, — телефон стоит на ковре, хозяин квартиры так и не удосужился поставить ночной столик. Где же эта чертова трубка?

— Алло, — выдавливает наконец из себя Винни, лежа вверх ногами, полуприкрытая одеялом.

— Винни? Это Чак. Я вас разбудил?

— Да, разбудили, — отвечает Винни, хоть это и неправда, и тут же смущенно добавляет: — С вами все в порядке?

— Да, само собой.

— Вы на меня больше не обижаетесь? Сама не знаю, отчего я так разошлась. Простите меня за грубость.

— Нет, ничего страшного, — отвечает Чак. — То есть… я потому и звоню. Может быть, вы и правы и мне стоит получше узнать Лондон, а не бросаться сразу под автобус… В общем, если вы на этой неделе свободны — пойдем, куда скажете. В любой ресторан, какой захотите. Я даже в оперу готов идти, если только места приличные достану.

— М-м-м. — С большим трудом Винни выпрямляется и залезает обратно в постель, подтаскивая за собой телефон и одеяло. — Не знаю. — Если ему сейчас отказать, Чак уж точно отправится домой, в Оклахому, и мнение его о Лондоне и о Винни Майнер к лучшему не изменится. И больше она его никогда не увидит. А заодно пропустит и вечер в «Ковент-Гардене», где «приличные места» по тридцать фунтов. — Почему бы и нет? — вырывается у нее. — Было бы замечательно.

Боже мой, зачем же я это сделала? — думает Винни, повесив трубку. Я даже не знаю, что на этой неделе в «Ковент-Гардене». Не иначе я сошла с ума.

Но, несмотря ни на что, на лице у Винни улыбка.

6

Май в Кенсингтон-гарденс. Широкие бархатные газоны похожи на футбольные поля с искусственной травой, а высаженные рядами тюльпаны покачивают головками, будто стайки радужных птиц. Высоко в небе, брызжущем светом, легкий ветерок носит бумажные змеи. Фред Тернер идет по парку, и перед ним одна за другой предстают картины природы, каждую оживляют фигуры: гуляющие парочки, бегуны в шортах и трико, чинные собаки на поводках, красные и синие воздушные шары, из-под которых свисают на ниточках малыши.

Фред идет на другой конец города, на вечеринку (он уже знает, что здесь не говорят «коктейли») к Розмари Рэдли. У Круглого пруда смотрит на часы и садится на скамейку подождать пару минут, чтобы прийти ровно в шесть. Фред предлагал прийти пораньше и помочь, но Розмари и слышать не пожелала. «Фредди, милый, не надо. Я хочу, чтобы ты просто хорошенько отдохнул. Приходи ровно в шесть и ни минутой раньше. Обо всем позаботится фирма. Вместе с миссис Харрис, конечно».

Дело в том, что спор выиграл Фред и Розмари наняла домработницу. Фред с ней еще не знаком, но, по словам Розмари, она просто чудо. Очень трудолюбивая, старательная: полы натирает на четвереньках. И не пристает к Розмари с рассказами о муже, детях и домашних любимцах — детей у нее нет, зверей она дома не держит, а с пьяницей-мужем давным-давно развелась.

Фред сделал для Розмари доброе дело, когда убедил ее нанять миссис Харрис, зато Розмари для него сделала куда больше: помогла ему из печального, растерянного преподавателя-иностранца снова стать самим собой, обрести былую уверенность. Теперь Фред понял, что все его былые страдания только оттого, что ему было нечем заняться. С точки зрения психолога, туристы — растерянные, призрачные существа; они гуляют по лондонским улицам и заходят в лондонские дома плоскими, полупрозрачными, будто голограммы. Лондон кажется им неживым, и сами они для лондонцев тоже ненастоящие — бледные, безликие, плоские фигурки, которые мельтешат перед глазами и не дают проходу.

До встречи с Розмари Фред тоже как бы ни для кого не существовал, кроме кучки таких же ученых призраков. Не существовал для него и Лондон. На Ноттинг-Хилл-Гейт Фред словно бы и не жил, а просто ночевал, каждый день ходил в Британский музей, чтобы посидеть над грудой выцветших брошюр и старых, пропахших сыростью книг в кожаных переплетах. Теперь город для него ожил, ожил и сам Фред. Повсюду живая история, все дышит смыслом, таит новые возможности, а больше всего — сама Розмари. Когда она рядом, Фред как будто держит в объятиях саму Англию, все лучшее в ней.

Фред уже полностью оправился от того ужаса, что охватил его месяц назад в Оксфордшире, когда деревья-птицы и слишком живые воспоминания о романах Джеймса до того испугали его, что он готов был вынести приговор целому обществу. Эдвину и Нико он по-прежнему не доверяет. Фред всегда опасался гомосексуалистов, возможно, оттого, что получал от них немало непристойных предложений. Но против Пози Биллингс и Уильяма Проста Фред ничего не имеет, а свой приступ праведного гнева теперь считает мелким и ханжеским.

Оказалось, что среди давно женатых друзей Розмари семейный уклад, как у четы Биллингс, далеко не редкость. Сплошь и рядом мужья и жены полюбовно предоставляют друг другу определенную свободу, а друзья семьи считают, что так и надо. Все знают, с кем «встречается» Джек или Джилл, но никто не говорит об этом вслух, разве что спросят Джилл, с кем ее приглашать на вечеринку — с мужем или с любовником. При этом супруги тепло относятся друг к другу, делят кров (а то и не один), заботятся друг о друге и о детях, вместе отмечают праздники, устраивают званые обеды. По словам Розмари, англичане дают выход страсти гораздо культурнее, чем американцы. Нет ни скандалов, ни приступов ханжеской ревности и собственничества, а именно из-за них, как считает Розмари, вспыхивают мерзкие семейные ссоры, ведутся разорительные бракоразводные процессы, страдают семьи, дети, доброе имя, карьера. Нет здесь и яростного самооправдания и работы на публику, как в «открытых браках». Розмари доводилось такие встречать в Америке среди актеров (а Фреду — среди аспирантов); из подобных браков, по ее словам, никогда ничего не выходит. «Это все равно что держать все окна и двери в доме открытыми. Жди сквозняков или, того хуже, воров».