Фанатка

Он крепко сжал рукоять пистолета.

Он ждал.

Заставлял себя дышать: вдох — выдох.

Пытался утихомирить кровь, которая отчаянно стучала в висках.

Колотил левой рукой по колонне, чтобы заставить кровь двигаться по сосудам, бил, пока онемевшая рука не почувствовала боль.

Он ждал.

Дину.

Но Дина.

Не появилась.

Одна милая тетя

На этот раз она не плакала.

Она ждала на ступеньках, глядя, как он бежит со всех ног, словно торопясь спасти ее жизнь.

— Папа, ты опять про меня забыл, — упрекнула Кимберли, когда он подбежал совсем близко. — Надеюсь, ты не забудешь прийти на урок через неделю. Ты помнишь: на показ и рассказ.

Он подхватил ее на руки:

— Да, Тыковка, конечно. Как я могу про тебя забыть? Ни за что.

— Сегодня-то — ладно, — сказала Кимберли. — Со мной была одна милая тетя.

— Какая тетя? — Озадаченный Питер поставил Кимберли наземь и сел перед ней на корточки, так что они оказались глаза в глаза.

— Очень красивая, — ответила дочка. — У нее черные волосы. И она даже знала, как меня зовут.

У Питера захолонуло сердце:

— Что она тебе сказала?

— Что она — самая главная поклонница моего папы.

Питер вскочил, крутанулся вокруг своей оси, чувствуя, как завертелась навстречу улица, пытаясь высмотреть ее, углядеть, где она затаилась. И как только ей удалось его опередить? Откуда ей знать, в какую школу ходит Кимберли?

Дочка потянула его за рукав:

— Папа, пойдем домой.

— Конечно, — он взял ее за руку. Крепко сжал маленькую хрупкую ладошку. — Идем.

— Тетя сказала, нас там ждет сюрприз.

— Дома?

— Угм.

Жизнь, как он ее знал, мгновенной вспышкой пронеслась перед мысленным взором. Скверный фильм обо всем, что он считал само собой разумеющимся: все разбито вдребезги и брошено в огонь. Шли конечные титры фильма — слишком быстро мелькали, Питер не мог их прочесть. Не понять, кого же винить во всем этом.

Резко выдохнув, он подхватил дочь на руки и побежал.

Домой.

Зная, что единственное имя в этих титрах — его собственное.

Гручо

Гручо не был чистокровным псом.

Хозяева от него отказались, и Питер забрал его из приюта для животных за день до того, как Гручо должны были усыпить. Пес был помесью лабрадора с чем-то, желтого окраса. В то время ему было года полтора или чуть меньше; он уже вырос, но был по-щенячьи весел, ничему не обучен, и после какой-то передряги от хвоста у него осталась лишь половина. Он множество раз переходил от одних хозяев к другим, ни у кого не задерживаясь.

— Людям нужны щенки, — объяснила Питеру сотрудница приюта, — или чистокровные собаки.

Гручо не был ни тем ни другим. Нос бледно-розовый, прямо под ним — черное пятно, над большими карими глазами — пучки длинной темной шерсти: вид странный и, прямо надо сказать, неприглядный. Однако выразительные собачьи глаза умоляли Питера дать Гручо еще один шанс в этой жизни.

Было это девять лет назад.

Питер ворвался в квартиру.

— Гручо! — позвал он на бегу, не рассчитал и врезался в столик своей дочки в «жилой» комнате, замахал руками и едва-едва не упал. С трудом удержался на ногах.

Кимберли с опаской подошла и поглядела на отца как-то странно:

— Папа, что случилось?

— Ничего, Тыковка. Все прекрасно.

Бросившись по коридору, слыша за спиной топоток Кимберли, Питер заглянул в спальню, детскую, ванную комнату… Нигде ничего.

— Что ты ищешь? — спросила дочь.

Услышав какой-то звук, Питер прижал палец к губам:

— Ш-ш-ш. Слышишь?

То ли тихий скулеж, то ли чуть слышное жалкое взвизгивание.

Прислушавшись, Кимберли указала на дверь кабинета:

— Папа, оно там. — Проговорила, взволнованно понизив голос, как будто играя в отличную игру.

Держа руку в сумке, готовый в любое мгновение вытащить пистолет, Питер медленно повернул дверную ручку. Самую малость приоткрыл дверь — и тут Гручо вырвался из кабинета, прыгнул на хозяина, сшиб с ног, радостно принялся лизать в лицо.

Кимберли заливалась смехом, когда ее отец почесал пса за ухом и кое-как приподнялся и сел.

Вот тогда-то Питер и почуял запах дыма.

Обернулся, глянул через дверь в кабинет — и уставился, не веря собственным глазам, на тлеющую непонятную массу у себя на рабочем столе.

Поднялся на колени, в надежде, что Кимберли ничего не заметила, что сейчас он быстро уберет эту штуку, проветрит комнату… И услышал знакомое звяканье ключей; входная дверь открылась, раздался голос Джулианны:

— Ну-ка, угадайте: кто сегодня пораньше освободился?

Там, где водится нечисть

— Мама! — закричала Кимберли в восторге.

Оглянувшись, Питер увидел, как Джулианна идет к нему через гостиную. Чудесное зрелище, от которого он с великим трудом оторвался. Однако стоило опять взглянуть на стол в кабинете, как он испугался. Ведь этого не объяснить — того, что Дина побывала в квартире.

— Почему ты сидишь на полу? — осведомилась Джулианна.

Он попытался что-нибудь сказать, но внятных слов не получилось. Зато он заметил улыбку жены. Джулианна выглядела такой спокойной и радостной, какой он давно уже ее не помнил.

Кимберли, смеясь, ответила за отца:

— Гручо папу уронил.

— Как это уронил?

— Он был заперт в кабинете, — Питер наконец поднялся на ноги. — Наверное, дверь захлопнулась, и он попался, как в ловушку.

— В этой страшной комнате, где водится всякая нечисть? — притворно ужаснулась Джулианна.

— Мама сказала, что у тебя водится нечисть! — подхватила обрадованная Кимберли, снова заливаясь смехом.

— Мама права, — сказал Питер и успел перехватить жену у самой двери в кабинет. Взял ее за плечи, повернул к себе, поцеловал, стараясь отвлечь, не дать заглянуть в комнату.

Поцелуй оказался долгим-предолгим.

— Мама всегда права, — объявила Джулианна, когда они оторвались друг от друга. — Дайте-ка я переоденусь, и можно будет поиграть.

— Ур-ра! — завопила Кимберли, услышав любимейшие слова.

Питер с улыбкой смотрел, как Джулианна идет к спальне, а следом на одной ножке скачет Кимберли. Затем он вошел в кабинет, намереваясь прибрать то безобразие, что устроила Дина.

Это была та самая книга — первое издание «Анжелы по прозвищу Ангел», — которую Питер подписал Дине в Мэдисоне. Обугленная, черная, но все еще узнаваемая; в обложку был глубоко всажен его собственный стилет — прямо между глаз девушки на картинке.

Он с минуту разглядывал образ, созданный Диной: Анжела в аду, принимает вечные муки после того, как кто-то лишил ее жизни. Или она сама в конце концов покончила с собой? Смерть — единственный способ спастись от прошлого, ее прошлого. А все, что случилось после ее побега, с той минуты, когда она переступила порог ночлежки, — лишь иллюзия, тошнотворно-сладкая фантазия о том, как Анжела смогла начать жизнь сначала, сумела выжить.

Быть может, последние сто страниц первой книги — сплошная чепуха? А новый роман — такая же чушь?

Питер сердито затолкал изуродованную книгу в тайник за шкафом, и сейчас же Джулианна, по-домашнему в джинсах и футболке, заглянула в кабинет:

— Как оно ощущается?

Он не сразу смог взглянуть на жену — так ослепили его растерянность и чувство вины:

— Как ощущается что?

— То, что книга закончена?

Встав на ноги, он принужденно усмехнулся.

— Еще не освоился… с этим… ощущением, — кое-как вымолвил он, запинаясь.

— Что ты говоришь? — не поняла его бормотание Джулианна.

— Ничего. — Он пытался погасить внезапную ярость, надеясь, что жена не обратит внимания на то, куда он смотрит, не заметит то, что видит он.

Питер огляделся, словно что-то отыскивая; смотреть куда угодно — только не на изодранную в клочья футболку с картинкой, что висит на крюке возле двери — на том самом крюке, где недавно висела закованная в наручники Дина.