Фанатка

— «Беретта-чита», — Рауль предъявил пистолет в одной руке, обойму — в другой. — Тринадцать пуль.

— Сколько?

— Я заплатил шестьсот. Уступаю за те же деньги.

Питер открыл бумажник, отсчитал купюры и передал Раулю. В смятении качая головой, Рауль отдал ему «беретту».

— Черт бы тебя побрал, вояка, — пробормотал он.

Жирный крест

Еще одна дверь.

Еще один грех.

Она открыла, одетая все в ту же старенькую безрукавку — или другую точно такую же, — но на этот раз без джинсов, в одних трусиках. Бросила на Питера быстрый, полный отвращения взгляд. Как будто имела хоть какое-то право испытывать к нему отвращение.

Дина широко распахнула дверь, впуская его в квартиру, и двинулась обратно в комнату. Подошла к дивану упругим, танцующим шагом — и в этой походке было куда больше игривости, чем можно было предположить по настроению, с каким Дина встретила гостя.

— Я готова, если ты готов, — она уселась на диван, вольготно откинулась на спинку, развела колени. Ошибиться в выражении ее лица было невозможно, и абсолютно все было ясно насчет удовольствий, о которых она умолчала.

Питер постарался сохранить спокойствие. Он запер входную дверь, затем тоже прошел к дивану, однако уселся на край кофейного столика, лицом к Дине. Она ждала, не примет ли он ее предложение — ну самое же время наконец! — однако тон, каким Питер заговорил, вмиг разрушил все надежды:

— Дина, я это тебе скажу только раз.

— Что, Питер? Что ты собираешься мне поведать?

— Оставь в покое мою семью. И не лезь в мою жизнь.

Дина подалась вперед, оказавшись с Питером лицом к лицу. Захоти она, могла бы его быстро поцеловать — однако вместо этого передернула плечами, словно показывая: «Мне наплевать».

— А если я не послушаюсь? — осведомилась она дерзко.

— Я тебя убью, — хладнокровно и не раздумывая ответил Питер.

Она возразила столь же хладнокровно:

— Не сможешь. Потому что ты…

Он влепил ей тяжелую пощечину, не позволив закончить фразу. Дина опрокинулась назад, на спинку дивана, глядя широко открытыми испуганными глазами. Вид у нее сделался как у раненого животного — или перепуганного ребенка. Словно это Питер был во всем виноват, а она, Дина, вовсе ни при чем.

Навалившись на нее, оседлав, схватив за горло, Питер вытащил из кармана пистолет и ткнул ствол ей под подбородок. Дина вздрогнула и зажмурилась.

— Вот только попробуй — и увидишь, — проговорил он таким чужим и холодным голосом, что даже сам его не узнал.

В кои-то веки Дина не нашлась с ответом.

Разумные люди так себя не ведут.

Как он может обращаться с ней таким образом? Что произошло? Какой черт в него вселился? Питер попытался думать только о Джулианне и Кимберли. Он пришел сюда ради безопасности своей жены и дочки. Ради безопасности своей семьи. Во имя святости семьи и брака. Ради этого он здесь.

Он убрал пистолет в карман, поднялся на ноги и направился к двери. Уйти бы отсюда поскорее. Но, почуяв вскипевшую за спиной ярость, услышав быстрые шаги и нечеловеческий горловой крик, он круто обернулся — и успел схватить Дину за руки, уже сжатые в кулаки, готовые обрушиться ему на спину.

Он швырнул ее о стену так, что с соседней полки посыпались книги. Прижал, заставив стоять спокойно. Оба дышали тяжело и прерывисто. Однако в лад.

Пока он не заметил браслет.

Браслет Джулианны на запястье у Дины! Всякая жалость была позабыта. В бешеном гневе Питер сорвал браслет с ее руки, горя единственным желанием — убить Дину сию минуту и покончить со всем этим навсегда. Он сжал ее лицо с такой силой, что под пальцами подалась нижняя челюсть.

— Насколько меня это касается, — проговорил он — и слова его были взвешенны и убийственны, — ты не существуешь. Тебя вообще никогда не было. Прикончить тебя мне легче легкого.

Питер снова ударил ее о стену — казалось, стена уже не выдержит нового удара и рассыплется — и отпустил. Дина сползла по стенке на пол, скорчилась, сжалась в маленький жалкий комок.

Она плакала, когда Питер с грохотом захлопнул дверь — словно отсек Дину от внешнего мира и поставил на ней жирный крест.

IV

Анжела

Первая ночь в одиночестве была самой тяжелой.

Анжела чувствовала себя заброшенной и никому не нужной, однако разве она не сама сбежала? Разве она не спаслась? Разве он не презирал ее? Конечно же, презирал — иначе не стал бы делать… все то, что он с ней вытворял.

Ее первая ночь в одиночестве за… сколько же времени-то?

С другого конца комнаты донесся скулеж — тихий беспомощный плач. Анжела натянула на голову простыни и одеяло, сжалась в плотный комок. Очень привычная поза.

Черт! Не вспоминать!

Уже так давно она неизменно проводила ночи с ним или с постоянным клиентом, а если не с ними, то лежа под каким-нибудь иным женатым мужчиной, который оплатил девочку для утех. Поспать удавалось редко. Дошло до того, что Анжела смертельно боялась вызовов на всю ночь и сопутствующего им тумана спиртного и наркотиков. Но без них она не могла бы протянуть с вечера до утра.

Постель была достаточно удобной, хотя одеяло тонковато, а простыни ветхие и застираны чуть не до дыр. Они пахли дешевым стиральным порошком, а в комнате был стойкий запах моющих средств и освежителей воздуха. Однако Анжела убедила себя, что сделала тут лишь краткую остановку. Крышка люка открыта, и она взбирается вверх по лестнице. Она уже видит наверху дневной свет. Видит проезжающие машины, пешеходов, детские коляски и собак, которых выгуливают хозяева.

Только бы девчонка в другом конце комнаты перестала реветь. Анжеле хотелось заорать на нее, чтобы утихла наконец; однако ведь и сама она, бывало, так же плакала. Особенно в конце расправы. Просила перестать, кричала, что ей больно, больно… Он от этого лишь сильнее зверел.

Хотелось бы знать, считает ли он ее мертвой — или понимает, что она просто-напросто сбежала. Да и не все ли ему равно?

Заняла ли место Анжелы другая девушка?

Женщины, которые организовали этот приют, были добры и внимательны. Тут кормили, выдавали одежду, консультировали по разным проблемам, здесь был телевизор, игры, книги — как будто ты дома. В приюте даже чему-то учили, чтобы помочь в будущем найти работу.

Впрочем, Анжела и без того умела работать: как-никак занялась предпринимательством в тринадцать лет.

Слезы подступили к глазам (она сказала себе: «К черту! Нечего плакать, не буду!»), когда ей вспомнился родной дом в Вест-Виллидж, мать, вся та прошлая жизнь, тайны, которые тогда ей так нравились. Анжела сама решила никогда не возвращаться, не видеться больше с матерью. Одно время ей казалось, что это — не такая уж высокая цена. Как же она заблуждалась, насколько затуманены были мозги.

Она подумала о Ричарде.

Обо всем, что он ей давал, чему научил.

Обо всем, что он у нее отнял.

Однажды он повез ее в Сент-Бартс.

Сразу после того, как она ушла из дома.

Заплатил десять тысяч долларов за удовольствие быть с ней.

Десять тысяч долларов, да.

Однажды она посчитала: вышло меньше четырехсот семнадцати долларов за разовую услугу. В сущности, очень выгодная для Ричарда поездка, если сравнить с деньгами, которые он тогда ей платил.

А сейчас Анжела задумалась над вопросом: понимал ли Ричард, что она и бесплатно бы с ним отправилась?

Чистый холст ждет

Ярость как будто переросла в столь нужное вдохновение.

Питер сидел за работой всю ночь. А может, и не одну, а много ночей. Бессчетное число ночей. Запершись в кабинете, не давая себе передышки. Над ним довлел установленный срок — обещание, данное дочке. Нельзя было нарушить свое слово.

А может быть, его подгоняла надежда, что жизнь снова войдет в обычную колею.

Отдать рукопись. Забыть о ней ненадолго. Взять отпуск, хоть бы короткий. Отдохнуть. Поспать. Понять, что будет дальше. Что может быть дальше. Следующая книга. Комедия. Ну пусть не комедия, но обязательно что-нибудь полегче. И тоном веселей, и темой.