Люди в голом

С самого начала все как-то не задалось. С той дурацкой песочницы, где мы с Арчи, орудуя пластмассовыми инструментами, возводили крошечные, рассыпающиеся от малейшего прикосновения песочные башни. А спустя тридцать лет — приговор в московской редакции. И даже не приговор, а диагноз. Диагноз хронического заболевания запущенного на орбиту тела.

О различиях и сходствах

С Арчи я играл в песочнице все свое нежное детство — до того момента, когда самостоятельная жизнь человека заканчивается и разверзается настоящий кошмар, именуемый «школой». Тут наши пути разошлись. Ну не то чтобы совсем уж сразу разошлись… Но расходиться постепенно начали. Родители отдали нас в разные школы, но, разумеется, в специализированные, считавшиеся по тем временам элитарными. Его — в немецкую, в семье Арчи почему-то традиционно отдавали предпочтение этому языку, а меня — в английскую, по настоянию бабушки. Нам обоим купили одинаковые гэдээровские письменные столы — за ними мы теперь сидели каждый в своей квартире и целыми днями как проклятые делали уроки. Песчаные башни остались в прошлом. Нам было уже не до них. Виделись мы с Арчи гораздо реже. У него, как у меня, появились новые друзья. Он стал дружить с шестилетним конопатым Петей из соседнего двора, который вечно ходил с капризной миной и все время шепеляво повторял: «Когда я выхову гувять, у меня всегда профят игруфку». Петя этот мне не нравился, и я играл с ним и с Арчи только когда во дворе, кроме них, никого не было.

А так я проводил время со своим соседом по лестничной клетке Лешей Безенцовым и его друзьями. Обычно мы гоняли мяч и оглашали двор громкими криками. Арчи и конопатый Петя предпочитали держаться от нас подальше. В школе у меня тоже появился новый приятель, Миша Старостин. Он оказался гораздо интереснее, чем Арчи. Особенно когда научил меня считалке:

И все-таки с Арчи меня по-прежнему многое связывало. Наши родители регулярно созванивались и приходили друг к другу на семейные торжества. Мы оба любили настольные игры, хотя он отдавал предпочтение шахматам, а я — игрушечному хоккею. И, кроме того, на протяжении двух долгих детских лет, пока Арчи не переехал в другой район, посещали одну и ту же музыкальную школу: в интеллигентных семьях в советское время было принято, чтобы дети учились музыке. Арчи играл на скрипке, а я — на фортепиано. Два раза в неделю, во вторник и в пятницу, вернувшись после уроков домой и пообедав, я укладывал ноты в огромную папку, спускался во двор, где меня уже поджидал Арчи, с такой же точно папкой и со скрипкой. Мы выходили на улицу и шли к остановке троллейбуса, который подвозил нас прямо к зданию музыкальной школы.

Помню, однажды весной мы с Арчи стояли на задней площадке — два восьмилетних мальчика в похожих демисезонных пальтишках и шерстяных шапочках. Арчи громко рассказывал мне историю про учителя физкультуры в своей школе, глупого и толстого, которому они придумали прозвище Беременный Таракан. Было шумно. В старом троллейбусе все тряслось и грохотало. Из того, что Арчи мне говорил, я с трудом разбирал лишь отдельные слова. На остановках становилось тише, и когда в троллейбусе очередной раз открылись двери, я услышал сиплый мужской голос:

— Вон те два пацана… Витя, не туда смотришь.

Я был воспитанным мальчиком — так, по крайней мере, казалось моим родителям и их знакомым — и твердо знал, что подслушивать разговоры взрослых неприлично. Поэтому, не поворачиваясь и старательно делая вид, будто меня интересует все то, что рассказывает Арчи, я украдкой бросил взгляд туда, откуда доносился голос. Справа сидели двое усатых мужчин в кепках. Они добродушно смотрели в нашу сторону и явно обсуждали именно нас. Сквозь легкий шум закрывающихся дверей я услышал, как один из них произнес вполголоса:

— Ишь ты… Жидята. Глянь, аккуратные какие… чистенькие. Музыкой занимаются… — И добавил после короткой паузы: — Молодцы!

— Точно! — поддакнул второй. — Они с детства башковитые. А мой балбес по помойкам шарится. Школу прогуливает.

— Вот и я говорю, — снова подал голос первый. — У меня такой же дурелом растет. Весь в мамашу-паразитку пошел. Все ему вынь да положь. Дневник весь в двойках, а туда же… «купи мороженое», «купи велосипед»…

Троллейбус затарахтел, и окончание разговора потонуло в грохоте и треске.

Шлюзы воображения открываются

— Арчи вам понравится, вот увидите, — говорила Ирена, когда мы поднимались по лестнице. — Он, знаете ли, забавный тип.

— И что же в нем забавного? — скептически поинтересовался я.

— Увидите… — произнесла Ирена. — И гости, знаете ли, ему под стать.

«Ясно, — подумал я тогда. — Наверное, сборище полуобразованных высокомерных недоумков, возомнивших себя богемой. Скучно-то как. Да и черт с ними со всеми. Хотя бы поем. Надоест — извинюсь и уйду».

— А чем он сейчас занимается?

— Да бог его знает, — отмахнулась Ирена. — Говорит, что переводит с английского. Врет, скорее всего. Да это, знаете ли, не важно. Арчи всегда врет. Он такой колоритный.

Квартира колоритного Арчи оказалась на самом верху, и нам с Иреной пришлось карабкаться на шестой этаж. Уже на третьем я выбился из сил, тяжело дышал и мысленно проклинал эту дуру Ирену, которая заставила меня тащиться так высоко и неизвестно ради чего. Возможно, всего лишь ради того, чтобы провести весь вечер голодным в компании каких-нибудь полубогемных идиотов.

Дверь нам открыл привлекательный молодой брюнет в махровом красном халате до пят. На вид молодому человеку было лет тридцать. Увидев нас, он всплеснул руками:

— Иреночка, дорогая моя! Как я рад! — последнюю фразу он произнес как бы со значением, делая короткие паузы между словами. — Милости прошу.

— Здравствуйте, Арчи! — бодро отозвалась Ирена. — Я вам, как и обещала, Андрея, знаете ли, привела.

— Андрей! — радостно повернулся ко мне Арчи и легонько потряс мою нерешительно протянутую руку. — Наконец-то! Не устали подниматься? У нас в доме такая крутая лестница. Спасу нет. А лифт строители, увы, не предусмотрели. Все мои гости жалуются. Ох! — он с напускной трагичностью хлопнул в ладоши и растерянно улыбнулся. — Чего это я держу вас на пороге?.. Сам не знаю. Берите тапки, друзья мои. Проходите. Вон направо, в комнату. Я к вам сейчас присоединюсь. Только вот на кухню загляну. Поставлю мясо разогревать.

— Может, не стоит… — начала было Ирена. — Мы, знаете ли…

— И слушать ничего не хочу, — перебил ее Арчи. — Я специально к вашему приходу…

Упоминание мяса несколько примирило с крутой лестницей.

Мы с Иреной зашли в комнату, уставленную антикварной мебелью, и уселись возле окна на небольшой диванчик. Через минуту появился хозяин квартиры, неся на круглом подносе три больших бокала, наполненных красным вином. Каждый взял себе по бокалу, и Арчи, расположившись напротив нас в широком мягком кресле, гостеприимно предложил «пока разогревается ужин, выпить за встречу». Мы легонько чокнулись нашими бокалами и, неспешно потягивая терпкое ароматное вино, принялись обсуждать скверный петербургский климат.

Наконец-то я мог хорошенько разглядеть Арчи, который сидел в своем красном халате, небрежно раскинувшись в кресле, и, в свою очередь, изучал меня. Из-под его длинного халата выглядывали восточные остроносые тапки, загибающиеся концами кверху. Они были расшиты позолоченными нитками и украшены разноцветными стекляшками, призванными, по-видимому, выполнять роль драгоценных камней. Не только тапки, но и весь облик Арчи источал женскую красоту и восточную негу, какой эта нега видится западному человеку: тонкие черты лица, проступающие сквозь густой слой пудры и косметического грима, тронутые тушью ресницы, подведенные миндалевидные глаза, выдававшие каких-то восточных предков, длинные волосы, выкрашенные в неестественно черный, пугающе-черный, сверкающе-черный цвет, и, наконец, увесистые серьги-обручи в ушах. В левой руке Арчи держал бокал, а в правой — длинный, инкрустированный маленькими камушками деревянный мундштук, на конце которого дымилась сигарета.