Пасхальный парад

— И что ты по этому поводу скажешь? — спросила Эмили у Говарда, после того как он прочел письмо.

— А что я должен по этому поводу сказать? Обычное бодрое письмецо.

— В этом-то все и дело, Говард. Слишком бодрое. Если бы не упоминание о том, что у нее должны отрасти волосы, можно было бы подумать, что это пишет самая счастливая, всем довольная домохозяйка на свете.

— Может, она себя такой видит.

— Да, но я-то знаю, как обстоит дело, и она это знает.

— Да ладно тебе. — Говард встал и начал расхаживать по комнате. — Чего ты от нее хочешь? Чтобы она каждые пять минут изливала тебе свою душу? Чтобы она тебе рассказывала, сколько раз за последний месяц он ее избил? Когда это происходит, ты говоришь: «Я не хочу, чтобы она тащила меня на дно». Ты, Мили, странная девушка.

Ночью, когда они лежали в постели, обессиленные после любовных утех, она робко тронула его за плечо:

— Говард…

— Мм?

— Я хочу тебя о чем-то спросить. Только обещай мне, что скажешь правду.

— Мм…

— Ты правда считаешь меня странной?

Летом 1967 года они провели каникулы в Ист-Хэмптоне, где Говард ни разу не бывал со дня своего развода. Ей понравился его дом — много света и пространства, пахло опилками и травой, и после городских запахов это было как глоток кислорода, а еще ей понравилась старая кипарисовая дранка, серебрившаяся на солнце. В голове все время вертелось слово «роскошный» («Мы там роскошно провели время», — рассказывала она потом всем в Нью-Йорке). Ей нравились волны, и как Говард в них бросался, и как он подпрыгивал, когда набегала очередная волна. Ей нравилось, как его член после купания съеживался, становясь синевато-пурпурным, и только ее губы и язык, слизывая соль, могли восстановить его до нужных кондиций.

— Говард, знаешь, о чем я подумала? — сказала она в их последнее утро, выпавшее на воскресенье. — Позвоню-ка я сестре. Может, мы на обратном пути сделаем крюк и заедем повидаться?

— Почему нет, — отозвался он. — Хорошая мысль.

— Нет, ты в самом деле не против? Это ведь не совсем по дороге, к тому же все может обернуться какой-нибудь ужасной, неприличной сценой.

— Бог мой, Эмили, конечно, не против. Я всегда хотел познакомиться с твоей сестрой.

И она позвонила. Ответил мужской голос, но это не был Тони.

— Она сейчас отдыхает. Что ей передать?

— Да нет, я просто… Это Тони-младший?

— Нет, Питер.

— О, Питер. Я хотела… Это Эмили. Эмили Граймз.

— Тетя Эмми! То-то, я думаю, знакомый голос… Договорились, что они заедут в этот день, между двумя и тремя.

— Готовься, Говард, — сказала она, когда дорога свернула на Сент-Чарльз. — Тебя ждет сущий кошмар.

— Не болтай глупости.

Она надеялась, что дверь откроет Питер, за этим последуют объятия и дружеское рукопожатие («Как поживаете, сэр?»), а потом они все со смехом пройдут в гостиную… Но дверь открыл, точнее, приоткрыл Тони, кажется, готовый тут же ее захлопнуть, защищая неприкосновенность своего жилища. Однако, увидев, кто стоит на пороге, он поморгал ресницами и отступил, давая им дорогу. Эмили заранее гадала, как она обратится к человеку, которого называла мерзавцем и орангутангом и к тому же грозилась убить.

— Привет, Тони, — сказала она. — Это Говард Даннингер. Это Тони Уилсон.

Тони промямлил, что он рад с ним познакомиться, и повел их через прихожую.

Сара сидела на диване, поджав под себя ноги, как это делала Эдна Уилсон. На ее губах застыла странная улыбка. Только вглядевшись повнимательнее, Эмили поняла, что в ней было не так: Сарина нижняя половина лица потеряла всякую форму.

— Ой, Эмми, — запричитала она, тщетно прикрывая рот ладонью. — Я жабыла вставить жубы.

— Ничего, — успокоила ее Эмили. — Сиди спокойно.

Однако было совершенно очевидно, что Сара просидела спокойно уже полдня, и даже если бы ей захотелось встать, не факт, что ей бы это удалось.

— Эмми, сядь рядышком, — сказала она после того, как все были друг другу представлены. — Я так рада тебя видеть.

Она неожиданно крепко стиснула ее ладони. Сидеть боком, когда твои руки сжимают и поглаживают, держа их у себя на коленях, было неудобно, уж лучше придвинуться, но стоило Эмили прижаться к Саре, как она оказалась в зоне тяжелых сладковатых алкогольных паров.

— Моя маленькая сестренка, — приговаривала Сара, а Эмили все пыталась отвернуться, чтобы только не видеть эти обнаженные черные десны. — Вы хоть понимаете, что это моя маленькая сестренка?

Тони флегматично сидел на стуле напротив дивана в заляпанном краской джинсовом полукомбинезоне с видом уставшего работяги. Рядом с ним Говард Даннингер вымученно улыбался. Единственным, кто чувствовал себя уверенно в этой компании, был Питер, который за время, что они не виделись, превратился в импозантного молодого человека. Он тоже был в перепачканной прозодежде — перед приездом гостей они с отцом красили дом. Эмили он нравился, хотя ни высоким ростом, ни особой красотой он не отличался. Была в его движениях какая-то элегантность, а в глазах светился иронический ум.

— Ты уже закончил семинарию, Питер? — спросила его Эмили.

— Еще год остался. Занятия начинаются на следующей неделе.

— А как ты провел лето?

— Спасибо, нормально. Побывал в Африке.

— В Африке? Да ну?

Следующие несколько минут превратились в его монолог, который, слава богу, избавил всех от необходимости поддерживать разговор. Когда он дошел до фразы, что Африка — это спящий великан, «только начинающий потягиваться», он медленно развел в стороны накачанные руки со сжатыми кулаками, как бы иллюстрируя свои слова, и в этот момент Эмили подумала, что многие девушки наверняка мечтательно заглядываются на Питера Уилсона.

— Ах, Эмми, — сказала Сара. — Моя умница, как же я тебя люблю.

— Это очень мило, — отозвалась Эмили и по прищуренному взгляду Тони тотчас сообразила, что не то ляпнула. — Я хотела сказать, что… я тоже тебя люблю, — поспешила она прибавить.

— Разве она не чудо? — обратилась Сара к присутствующим. — Гови, скажите, разве моя сестренка не чудо? Ничего, что я называю вас Гови?

— Конечно, — любезно отозвался Говард. — Еще бы не чудо.

Прошло уже больше года, как Сарину голову обрили, но волосы ее до сих пор торчали тусклыми неряшливыми клоками. Бесформенная нижняя половина лица — это бы еще полбеды; Сара вся раздалась и обмякла, и выглядела она гораздо старше своих лет.

Вскоре мужчины затеяли свой разговор, и, пользуясь случаем, Эмили спросила:

— Когда ты потеряла зубы? Я про это ничего не знала.

— Да уже пару лет как, — ответила Сара в своей полусмущенной-полубезразличной манере, с какой она когда-то отмахнулась от полученной в результате падения травмы головы в клинике «Сентрал Ислип».

С опозданием поняв бестактность своего вопроса, Эмили ответно сжала бледные руки сестры.

— Ты отлично выглядишь.

— Питер! — вдруг резко крикнула Сара, и Эмили решила, что сейчас она скажет «Отбой», но не угадала. — Расскажи историю про старого священника-негра, с которым ты познакомился в Африке.

— Мам, не стоит, — отозвался тот.

— Ну пожалуйста, Питер, я тебя прошу.

— Мам, ну правда не надо. Тем более не было там никакой истории.

— Нет, была, — настаивала на своем Сара — В Африке Питер познакомился с чудесным старым священником-негром и…

— Мам, прекрати, а? — сказал Питер, улыбкой показывая, что он особенно на нее не сердится, и только тогда она оставила его в покое. Продолжая улыбаться, Питер вытянул губы трубочкой, словно посылая матери воздушный поцелуй, после чего повернулся к Говарду и спросил: — И какой же правовой деятельностью вы занимаетесь, сэр?

Вскоре хлопнула кухонная дверь, и в комнату вошел злобного вида крепыш в кожаной куртке со стразами и байкерских сапогах. Вид у него был такой, будто он собирается разобраться со всеми присутствующими, и Эмили не сразу сообразила, что это Эрик, младший из сыновей. Вежливо кивнув тетке и пожав руку Говарду, он отвел в сторону отца и брата и затеял с ними продолжительный разговор о работе автомобиля, как можно было догадаться, судя по долетавшим фразам, после чего вразвалочку удалился.