Мандариновый год

Анна решила хоронить мужа из дома. Ей очень советовали это не делать, и хлопотно, и накладно, и неудобно, а главное – давно никто так не поступает. Хоронят прямо из моргов – быстрее и проще. А тут ей издательство предлагает панихиду в клубе, с караулом и прочими атрибутами, у них все это есть, не первый покойник и не последний, увы. Но Анна уперлась: из дома. И никаких караулов, муж умер, а не генерал.

В ту первую ночь, когда Ленка вытащила ее за руку из «скорой», а потом властно привела домой, раздела и уложила, Анна все и решила. Сначала она лежала и ничего не понимала. Лежала, как срубленное дерево, которое еще и дерево, но уже и дрова. Ничего не было – ни мыслей, ни чувств, была физическая ноющая боль в мышцах, и это одно только и было признаком жизни. Потом Анна услышала телефонный звонок и дважды повторенный ответ Ленки. И тогда информация, предназначенная другому человеку, каким-то рикошетом вернулась к ней, прошла сквозь ноющие мышцы и пробилась в сердце. Это было настолько очевидно, что Анна прямо почувствовала, как толчками восприняло сердце слова, сказанные в соседней комнате. И как только ожило сердце, она усвоила информацию во всем ее объеме – не только, что было сказано, но и кому. И первое, что Анна испытала, было удовлетворение. Потом, рассказывая подругам о событиях этой ночи, она говорила об этом звонке и о своих ощущениях иначе: был, мол, звонок, и ей даже стало жалко ту, бедную женщину. Но что там говорить – Алеша никуда бы не делся из семьи, это стало ясно в тот вечер…

Так Анна говорила потом. А первым чувством ее было удовлетворение. Она даже немножко застеснялась его, и все это вместе – торе, удовлетворение, смущение, мышечная боль – сделали свое дело, и Анна пришла в себя. Тут же она увидела, что лежит в кабинете, на Алексеевом месте, куда ее положила Ленка. Анна вспомнила, как часа два-три назад заходила сюда вытирать пыль, а с коллекции не вытерла, «Надо будет вытереть», – подумала она.

И вот тогда она и решила, что хоронить его будет из дома. Человек должен уходить из дома, из стен, где он жил, дышал. И Анна мертво вцепилась в эту мысль. Что бы там ни говорили – он будет лежать здесь, и сюда пусть приходят люди, и отсюда его понесут. Это его дом, он им дорожил. Она встала и пошла к Ленке. В ее комнате было накурено, а сама Ленка уснула не раздеваясь. Откровенно валялись сигареты и спички. Анна собрала их и унесла в кухню. Телефон все так же стоял на столе, Анна набрала номер подруги, сказала ей обо всем и попросила сшить ей черное платье. У нее, у Анны, будто случая дожидался, лежал кусок черного крепдешина еще старых времен. Подруга охнула, ахнула, предложила тут же приехать, но Анна сказала: «Не надо. Вот утром надо приехать пораньше, чтоб снять мерку для платья…»

– Я прямо в шесть утра, – сказала подруга. – Прямо в шесть.

Вещи оставались вещами. И с ними ничего не произошло. Трубка привычно лежала на рычаге, часы отбивали свое, видимо, только им и нужное время, все стояло по местам, светясь и отдавая тень, и в этой неизменности было такое равнодушное величие, что Вика почувствовала неукротимую тошноту. И то, что ее тошнит в такой момент, было настолько неожиданно, что все ее мысли и чувства сбились в кучу перед этим неэстетичным действом. И фраза: «Он умер, а меня тошнит» стучала, стучала в виски. Вика не знала, что таким именно образом она спасалась от беды. А может, именно так… ее спасал Бог? Ведь надо же было потом ей мыть раковину, и чистить зубы, и полоскать рот, и все это нельзя было бросить, потому что – как же это бросить? И она сделала все, и быстро оделась и выбежала на улицу. Такси довезло ее до дома Алексея очень быстро, она даже не успела понять, зачем едет.

Когда они затормозили у подъезда и Вика полезла за кошельком, она вдруг поняла, что войти в дом все равно не сможет. Она испугалась, что у нее опять начнется то, что было дома…

– Назад! – закричала она. – Едем назад. Шофер всем телом повернулся к ней, очень уж ему

хотелось сказать приличествующие моменту слова, например: «А ты меня запрягла, чтоб погонять? Я тебе что, муж-любовник? А ну рви отсюда ногти, дама-девушка». Так он хотел сказать и предвкушал радость победы сильного над слабым. Но он ничего не сказал; увидев белое Викино лицо, он повернул покорно и подумал, что «Скорая помощь» остается у него слева по курсу, не пришлось бы в нее заворачивать. «Жизнь, – мысленно философствовал шофер, – жизнь… Кричит, а сил у бабы нет… Те, у кого сила, не кричат…»

Анна машинально двигалась по кухне, потом замерла у окна. Фонарь освещал подъезд, и она видела, как воз-

ле дома остановилась машина. Она решила, что это все-таки подруга не послушала ее и приехала, и обрадовалась этому. Почему-то хорошо представилось: приедет подруга, и она наконец заплачет, а так сама она не может, все внутри спеклось, и не может. Но из машины никто не вышел, даже дверца не открылась, и такси уехало назад.

Анна стала думать, что надо послать телеграммы и позвонить родным и знакомым и сказать, что похороны будут из дома, но и на это не было у нее сил. И она продолжала ходить по кухне, туда-сюда, туда-сюда…

Вика набирала номер секретаря парткома.

– Господи, ни днем ни ночью, – услышала она уставший женский голос и продолжала слышать и все остальное. – Это тебя… Какая-то мадам… Иди, иди… Но если у нее не пожар, я с тобой разойдусь…

– Умер Алексей Николаевич, – сказала Вика спокойно и твердо. – Позвоните жене, я не могу это сделать, и узнайте все… А потом я позвоню вам… – И она положила трубку.

Он позвонил сам через пять минут и сказал Вике, чтоб она взяла себя в руки.

– Я вполне, – ответила Вика.

Секретарь парткома курил в кухонную форточку и думал о том, как бы повела себя его супруга, случись с ним такое. Эти – подумал он об Анне и Вике – железные. Не ревут. Конечно, размышлял он, там была ситуация…..Можно сказать, это даже выход… Для женщин, имеется в виду… А его, конечно, жалко. Хороший был мужик, без сволочизма… И жить только начал… Квартира, зарплата… Не собирался он туда, не собирался… Вот ведь как… Дышал, ел… Все было при нем… Ну, сердце… А у кого оно сейчас не болит? Не думаешь ведь об этом… Может, когда рак, лучше? Собираешься в дорогу… Знаешь, что ждет. Но тоже, какая тогда жизнь?.. А если ты сегодня живой и теплый, а завтра тебя как не бывало, это лучше?.. Самое лучшее – в бою… Не так обидно… В бою… Но ведь, с другой стороны – не дай Бог… Вот и думай, чего бы для себя хотел?..