Мандариновый год

Ленка же домой не собиралась. Она несла на плечах своего приятеля, и ей было легко. Ей нравилось так идти, куря, обнявшись, плюя на общественное мнение, и дорогу мимо дома она выбрала не случайно, а намеренно: хорошо, чтоб кто-нибудь видел ее такую… Ленка давно решила, что ее жизнь не должна быть похожа на жизнь родителей. Что угодно – только не это. Сначала ее выводила из себя их физическая терпимость друг к другу, смотреть по утрам противно на них, какие они лежат в постели, но потом она пришла к выводу, что так у всех. С ужасом представила свою будущую жизнь, свою и дочь, которая станет на нее смотреть. Решила: так не будет. Как – она не знала, но уж непременно никаких общих одеял и подушек. Никогда и никаких. Потом, когда на ее глазах такая устойчивая, притертая друг к другу пара, как папа с мамой, стала разваливаться, она поняла, что была права, когда возмущалась их привычками и видом, права тысячу раз – вот вам и результат: папа бежит от мамы. «Ну что ж, – сказала себе Ленка, – теперь никто никогда не посмеет мне помешать исповедовать свои принципы, Я буду жить так, как мне нравится, а не так, как у них принято, Я еще не знаю, чем это кончится, – философски размышляла Лен – но у моих-то кончилось плохо. Конечно, жалко их, потому что они даже развестись путем не могут. Базарят из-за квартиры, будто она не квартира, а какой-то райский остров. Ну что стоит отцу собрать чемодан и уйти – порядочно и по-мужски? Ну что стоит матери взять зубную щетку и хлопнуть дверью – красиво и по-женски? Ну что стоит одному из них подняться над всем, а они тянут за углы одного одеяла». Никогда в жизни не допустит она, Ленка, этого одного-единственного одеяла. Нет средств на два, живи одна. Вот так формулировала свое жизненное кредо Ленка. Конечно, лучше всего ехать на машине в никуда, но этот вариант у нее не получится – это роскошь… Значит, надо ориентироваться хотя бы на два одеяла. Но это потом. Пока же – свобода, Свобода поведения, свобода выбора, свобода настроения. Никаких – ты обязана, так принято, твой долг, так надо.» Никаких… Она никому ничего не должна. Это первое, второе и третье… Она слышать ничего не хочет об ответственности, потому что не признает ни за кем права что-то на нее возлагать. Она никому не хочет быть благодарна, потому что ничего она не просила. Бели ее родили для того, чтобы нагрузить предрассудками, в которые она не верит, то она готова объявить войну

или умереть. Она поживет свободно и самостоятельно и сама выберет обязательства и долги. А может, и не выберет* Ничего она не хочет от палы и мамы, никаких принципов, никаких идей, никаких руководств к действию.,. Если имеется в виду, что вся эта их идеология – приправа к куску хлеба, так ей и хлеба не нужно. Кончит школу – и только ее и видели. Заработает себе чистый, не сдобренный советами обед, а завтракать и ужинать вредно. Вот какая раскованно-наглая дочь шла тогда впереди Алексея Николаевича, вот какая дочь не приходила домой – и это было слава Богу, потому что Анна ждала помощницу и союзницу… «Мы не с улицы… Мы твои жена и дочь…»

Алексей Николаевич лежал тихо и обреченно. Когда Анна пришла вытирать пыль в кабинет и ходила вокруг него спокойно и по-хозяйски, а потом – он ждал! – должна была встать ногами на диван, чтобы вытереть железки, он был готов к этому, потому что ощутил вдруг впервые и окончательно, что никакого обмена не будет. Никуда не уйдет Анна, это ее гнездо, а у него не хватит сил вырвать ее из него. И есть единственный выход решить все их проблемы – уйти ему с чемоданом. Как ушел Федоров. И все будет хорошо и покойно, и никто ничего не скажет о нем плохого, со временем они поменяют Викину квартиру на другую, чтоб никаких федоровских воспоминаний… А кабинет – что кабинет… Сегодня он ему не помог… Пришел, лег, и все при нем осталось. Надо сказать это Вике, прямо сейчас он ей позвонит и скажет: «Я беру такси и приезжаю навсегда». И он встал. Телефона в кабинете не было, шнур вился по полу, и по нему надо было найти телефон. Почему-то эта процедура – поиски телефона – представилась Алексею Николаевичу тяжелой изнурительной работой. Дверь, например, открывалась с трудом, и Алексей Николаевич подумал, что дом старый, а процесс оседания все еще продолжается и притолока искривилась. Он открыл все-таки дверь и пошел по шнуру дальше.

Вика: была очень обижена на Алексея Николаевича. Почему он так себя ведет, будто она в чем-то виновата? Разве во всей их истории она не самая большая страдалица? Ведь только ей грозят разного рода неприятности.

Во-первых, могут не принять в партию. Это для нее катастрофа. Это значит никогда не выбиться ей из рядовых корректоров и ослепнуть в конце концов на этой чертовой работе. Да и вообще потянется за ней дурная слава, хоть ни в чем она не виновата. Придется трубить в таком своем состоянии до пенсии. Вот почему она так его просила потерпеть и не решать никаких вопросов, пока все у нее не решится.

Ну, ладно, пусть Анна дозналась. Все тут не предусмотришь. Но неужели он не мог все поставить так, чтоб не смела она трезвонить в партком. Должен же он был где-то стать плотиной на пути неприятностей, которые теперь на нее повалятся. Ну, ладно. Не встал. Вика давно знает, что не тот Алексей человек, чтоб быть кому-то или чему-то плотиной. Он слабый, он беспомощный. Но это для нее никакое не открытие, она давно это знает. Собственно, с этого-то все и началось – с его слабости, мягкости. Она к нему именно к такому потянулась, потому что сильным была сыта по горло. Она знает, как бывает у сильных. Они все перекусывают зубами и сразу! Федоров, нос шляпочкой… Он хоть на минуту задумался, что нехорошо, непорядочно бросать женщину? Ему это и в голову не приходило. Сильным вообще мысли приходят реже, она это заметила. Способность перекусывать заменяет им некоторые мыслительные процессы. Федоров перекусил свою так называемую творческую работу. «На пса!» – сказал и ушел «украшать землю картоном». Потом – наверное! – так же сказал о ней и ушел, вернулся в холостячество. И разве можно было как-то этому противостоять? Ах, как ей люб стал Алексей Николаевич, совершенно неспособный ничего перекусывать. И они так все хорошо придумали с Анной, чтоб не было у той ущемления, не было у нее чувства страха. Ну не вышло. В конце концов, и это можно предположить: нормальная баба, не хочет терять и мужа, и трехкомнатную квартиру сразу.