Сны Флобера

Т э й к а. Что там за шум за оградой нашего сада? Или мне послышалось. Весна! Неужели я дожил до нынешней весны? Слава Богам! Весна припозднилась. Сакура облетает, словно это далёкое будущее прошелестело облаком лепестков. Что они шепчут, когда отлетают вслед уходящей весне?

(В открытое окно влетают лепестки вишен, осыпают поэта с ног до головы. Входит слуга.)

С л у г а. Мой господин, позвольте вам предложить плошку риса. Это всё, что у нас осталось в закромах. Больше никакой еды у нас нет. (Ставит на стол поднос с чашкой риса).

Т э й к а. Спасибо, мой верный друг. Ты одна мне опора в моей старости. Друзья умерли, дети вовлечены в дворцовые интриги, забыли поэзию…

С л у г а. Опять снег северных гор принёс нам бедствия. Белые сакуры завалило снегом, ветви надломились. Что нам делать, хозяин?

Т э й к а. Помощи ждать не от кого. Нужно крепиться, кости мои ломит от холода, ревматизм уведёт меня в могилу, пальцы кое‑как держат кисть, да вода в тушевальнице застыла… Годы мира и спокойствия, и процветания завершились на моём долгом веку… Монашествующий император Готоба в ссылке… Что ждёт поэзию, кто наследует её традицию? Разве тем, кто меч не выпускал из рук, воюя в кланах Тайра и Минамото, посильна кисть поэта? Я опасаюсь, чтобы наша песня не прервалась…

С л у г а. Песня кушать не просит, а вот вас нужно чем‑то кормить, чтобы песня была живой.

Т э й к а. Я готов даже невзрачной камышевке отдать свою песню, да вот у каждого живущего своя песня: каждый поёт на свой лад. Кто ж мою произнесёт, раз такая брань пошла на землях Ямато? Нынешний сёгун не желает слышать о стихах. Прежний‑то был даровит, слал мне свои опыты, да Боги забрали его рано, в малолетстве. Бедняга Санэтомо! Трактат мой о поэзии он успел прочитать, да не успел воспользоваться наставлениями… «Душа моя во мраке ночном». Ты помнишь, старик, чьи это стихи?

С л у г а. Память моя слаба, но, кажется, это стихи кисти вашего сводного брата, монаха Дзякурэна. «На крыше из трав затаились печальные звуки дождя».

Т э й к а. «И посох, скрывая страданья мои, от мира меня удалил».

С л у г а. Мой господин… На что вы намекаете: неужели и вы облачитесь в чёрные монашеские одежды? На кого вы меня оставите? Как я буду доживать без своего господина?

Т э й к а. Мой старый верный друг, не причитай, иди ко мне, я тебя обниму. Только песня ещё поддерживает мой дух в моём старческом теле, а ты помнишь песни…

С л у г а. Песней сыт не будешь, не сердитесь на меня, дурака и невежду. У меня есть к вам предложение…

Т э й к а. Что ты задумал?

С л у г а. Слышал я, что снега убили посевы нынешнего года, монастыри подняли бунт, даже монахи не выдерживают голода. Что ж нам, грешным, поделать?

Т э й к а. Что ж поделать? Молиться? «Непрочен наш мир».

С л у г а. «Я из той же породы вишнёвых цветов».

Т э й к а. «Все на ветру облетают». Скрыться… Бежать… Но куда?»

С л у г а. От голода не убежишь. Голод всюду по всей земле Ямато. И молиться будем. За деревья молиться будем, как за детей… Бежать некуда…

Т э й к а. Ты прав, мои деревья я взращивал всю жизнь, они как дети.

С л у г а. Когда дети уходят на поле брани, родителям ничего не остаётся, как молиться и горевать. Вот если в саду нашем посеять немного пшеницы, то к осени будет чем запастись на всю зиму до лучших времён.

Т э й к а. Посеять пшеницу — это хорошо придумала старая твоя голова. (Принюхивается). Что это за смрад проникает в наши комнаты? Что за грай вороний?

С л у г а. Это мёртвых некому хоронить. Мёртвые тела горожан сбрасывают в реку Камо, вот с её берегов этот смрад на всю столицу. Вороны пируют над трупами.

Т э й к а. Кто нас схоронит? Нужно заготовить дрова для погребального костра…

С л у г а. Вот — вот. Если срубить деревья в саду, то можно посеять пшеницу. Если умрём, то эти деревья сгодятся на погребальный костёр…

Т э й к а. «Шёл я в небесную даль, куда, я и сам не знаю, и увидал, наконец: меня обмануло облако… прикинувшись вишней цветущей». Эх, дивный поэт был Сайгё, любил я его, хоть и разными путями шли в поэзии: он — по пути простоты, я — по пути избыточного чувства. Одно нас сближало: любовь к таинственному очарованию… Это новое в наших песнях. В прежних песнях поэты любовались красотой, очаровывались красотой. Мы же видели в красоте очарование тайны этого мира или мира иного. Вот так и облако дыма от моего погребального костра тоже какой‑нибудь странник примет за цветение вишни. Дайте мне, Боги, умереть не этой весной…

С л у г а. Я вам не позволю, люблю вас, мой господин, хоть и не понимаю ваших песен. Мудреные они для меня.

Т э й к а. Нет уж сил у меня швырять в тебя чашкой за твою нелюбезность к моим стихам и за твои чудовищные предложения… Придётся рубить моих детей — мои деревья. Ничего не поделаешь. Хочу попрощаться с ними, неси одежду. Пойду и погляжу в лица моим вишням, попрошу прощения у каждого дерева.

(Затемнение. Звуки молитвы).

Эпизод третий.

Танец Духа Онрё.

На сцене дерево плакучей сакуры в лучах фонарей. Ватага юных варваров, подростков в роликовых коньках (мотоциклисты) кружится вокруг дерева, горлопанит по — японски, хватается за ветви, обламывает. Этот танец вакханалии длится под звуки современной музыки.

Затемнение.

Эпизод четвёртый.

Парк Уэно в Токио. Наши дни.

Ё к о. Что стало с нашим деревом?

В л а д. Дерево погубили!

Ё к о. Дух дерева рассердится, он будет мстить. Мёртвые всегда мстят, если у них отнимают насильственно жизнь, если их не поминают…

В л а д. Кому они мстят?

Ё к о. Всякому, кто не воздаст им… Это проклятие может передаваться из поколение в поколение…

В л а д. Что нужно делать?

Ё к о. Нужно ему помолиться, но я не знаю какими словами…

В л а д. Может стихи? Ты знаешь стихи про это дерево?

Эпизод пятый.

Трактат о Поэзии Фудзирвары Тэйка.

Рубят деревья. Слышны удары топора. Тэйка сидит в полутёмной комнате.

Т э й к а. Прощайте, прощайте! Простите, меня, вишни! Дни моей молодости миновали, и дни старости минуют, а вам цвести в других селениях и в других временах. Иные поэты будут любоваться вами. Да будут во все времена поэты, воспевающие вас и оплакивающие вас, мои дорогие вишни! Всю жизнь я служил только поэзии, и не было мне дела ни до белых, ни до красных знамён. Но даже здесь, на этом поприще, я сыскал много недругов. Всё это козни тех, кто промышлял поэзией и зарабатывал себе должности при дворе, кто хотел меня отлучить от поэзии. Их имена известны, это…

На сцену выходит Влад и Ёко, продолжая речь Фудзивары Тэйка.

В л а д. Теперь это уже дело прошлое…

Ё к о. Один человек обратился ко мне с вопросом: Как надлежит слагать хорошие стихи?

В л а д. Тогда, вверившись своему глупому сердцу, я записал то, в чём немного сведущ. Никакого особого содержания в том не было, записывал свои мысли простыми словами. Они выглядят убого и, вероятно, предвзяты, но ведь это то, что думалось непосредственно.

Ё к о. Путь песен Ямато, хоть и кажется мелким, но глубок; хоть и кажется лёгким, но труден. Людей, которые понимают это, немного.

В л а д. В давние времена поэт Цураюки любил, чтобы душа песни была искусной, мелодия — непревзойдённой, слово — выразительным, а форма была изящной.

Ё к о. Однако, он не создал песен в стиле чарующей красоты избыточного чувства. С тех пор поэты следовали его заветам и были привержены его стилю.

В л а д. Однако, со временем душа поэтов оскудевала, мелодия песен слабела, слово становилось грубым. Не говоря уж о поэтах недавнего прошлого, которые думали лишь о том, чтобы облечь в тридцать один слог вдруг пришедшую на ум идею, и совсем не имели представления о поэтическом стиле.

Ё к о. Поэтому песни той поры уподобились земледельцу, который покидает приют в тени цветущей сакуры, или торговцу, который снимает заморские одежды.

В л а д. Тем не менее старший советник Цунэнобу, придворный Тосиёри, начальник левой гвардии дворца Акисукэ, придворный Киёсукэ, покойный отец и поэт по имени Мототоси, у которого он учился искусству поэзии, — все они были далеки от грубого стиля п сен того времени и всегда чрезвычайно любили старые песни. Лучшие песни, которые слагали эти поэты, не уступают песням эпохи расцвета.