Казейник Анкенвоя (СИ)

- Гонорея не смертельна, - мягко возразил Пугачев.

- Смертельна, - бесконечность вознеслась над составом, чуть не разбивши декоративную лампу. - Когда парочка друзей столкнут любимую с крыши двенадцатиэтажного дома.

- Безусловно, - поддержал я Владимира, чтобы он скорее окончил свою новеллу.

- Но друг пропустил сообщение о смерти любимой женщины, - далее состав проследовал без остановок. - Я ввел его деликатно в обстоятельства, но он даже и не удосужился вникнуть. Друг ответил искренне: «желаю, мол, на танцы ее позвать. Она славная. Потанцуем». И, знаете, так улыбнулся как-то. Миновало, думаю, месяца три или же более того, когда я встретился с ним в филармонии на струнном концерте. Он, знаете ли, бодрый такой, обрадовался мне. Потрепал меня по шее. «Ты, - говорит, - обожди, Владимир, у буфетной стойки. Любимая в дамскую комнату отлучилась. Губы красит. Она тебе обрадуется. Ты верь у буфетной стойки». Вообразите же, все это время он жил с ней. С ощущением, будто любимая вот-вот появится, и в целом прижмется к нему, и так далее. Словом, друг мой так любил свою любимую, что попросту не поверил в ее гибель. А в Арктике 40 процентов паковых льдов растаяло. Они просто испаряются под воздействием атмосферного парника. Еще лет через двадцать Арктика исчезнет, выкинув полтора триллиона тон двуокиси углерода, которые скопились под ее ледниковыми кернами. Значит, и еще в два раза увеличится ее содержание в атмосфере. И все это следствие антропогенного фактора, товарищи. С чем я и поздравляю грядущее поколение мутантов.

- Вы уклонились, Володя, - тронутый его сентиментальным рассказом, инвалид отхлебнул водки прямо из горлышка.

- Ни на градус, - мрачно отозвался учитель биологии. - Мы так любим свою планету, что попросту не поверили в ее гибель. Планета уже мертва, а нам все кажется, будто она в дамской комнате губы красит.

- Это теория струн, - Марк Родионович отставил гитару. - Лучше выпьемте за здоровье молодых.

- Что-то я не заметил в Казейнике молодых.

Пугачев бросил на меня проницательный взгляд. Он определенно хотел что-то сказать, но задержался. Бесконечность Владимира отняла у инвалида бутылку и разлила всем аккуратно поровну. Вьюн толкнула меня локтем и красноречиво уставилась в потолок.

- Зови, - разрешил я снисходительно.

Вьюн без лишних церемоний покинула наше застолье. И Пугачев, наконец, раскололся. Действительно, мягкий человек. Не хотелось ему в присутствии юной особы поведать мне краткий курс новейшей истории Казейника.

- Видите ли, - начал он, разглядывая вытертую клеенку. - Вы здесь недавно. То, что кажется вам абсурдным обстоятельством, для нас обстоятельство грустное, но естественное. Средний возраст обитателей Казейника 40-70 лет. Есть и те, кому не более тридцатки, но меньше сорока им не дашь. Больной климат, отсутствие витаминов, пьянство и отчаянная нужда состарили их прежде времени. Бабы в Казейнике рожать перестали после 95-го, когда случились необратимые изменения окружающей среды.

- Стало быть, еще остается молодежь, - напомнил я Пугачеву.

- Не остается, - Виктор Сергеевич как-то вжал голову в плечи, а, может, мне и привиделось, ибо шеей он обладал весьма короткой. - Не осталось, батенька. Тех, кому сейчас было бы к двадцати, успели переправить в областной стационар. Эпидемии скарлатины, кори, ветрянки, прочих именно детских заболеваний обрушились на Казейник сразу, как изменился химический состав атмосферы. А которым было бы к 30-ти из женского пола, съехали в столицу в поисках женихов. Согласитесь, юным особам трудно без любви. Юность, конечно, привилегия сама по себе, но именно, чтобы влюбляться, и рожать, и быть счастливыми.

- Разве молодые люди из поселка ни на что не годились? Трудно поверить. Первая любовь настигает на месте.

- Молодые их сверстники пали в подавляющем большинстве.

- Пали?

- Я, видите ли, хронику веду. Полагаю своей обязанностью перед потомством.

- О каком потомстве речь?

- Верно, - Пугачев затеребил подбородок. - Этого я не предусмотрел.

- Вернемся к падению, уважаемый собутыльник.

- Да. Почти все они пали в криминальной войне, мною названной как 1-я Паническая война. Молодежь тогда исповедовала культ силы. Мальчишки стремились в гангстеры. Еще и подпали под влияние уголовной среды с ее романтикой легкой наживы. Сами знаете, рабочий поселок.

Я знал. Меня самого воспитала улица. Близкое соседство с фабричными районами воспитало меня. Именно улица, но не армия привила мне начатки достоинства, преподала урок чести, отучила бояться врага, ибо не так страшен разбитый нос, как страшна потеря уважения уличного братства. Мы отчаянно дрались и самозабвенно дружили. Мы были взрослее своих родителей. Наши слова не расходились ни с поступками нашими, ни с убеждениями. После школы мы скидывали мышиные костюмчики, кое-как приготавливали уроки, а, чаще, и совсем не готовили, ели наскоро, влезали в расклешенные брюки, обували обувь с подковками, и шли вон из тесных квартир туда, где нас ждали братские объятия, алжирское вино, сигареты «Прима», и внезапных крик запыхавшегося мальчишки, прискакавшего Бог весть откуда: «Наших бьют!». Мои отважные хулиганы, но не трусливый комсостав полка ракетных войск втолковали мне истинную присягу: «Будь верен себе, товарищ». А как раз таки зависимость от советского офицерства 70-х с его бесчестием, ханжеством, равнодушием и жестокостью дала мне объяснение, почему революционные советы солдатских депутатов мочили его без суда и следствия. Ибо следствие всегда результат причины.

- За что же они воевали?

- Да за коммерческий ларек, - по праву хозяина влез Марк Родионович в нашу беседу. - Видали сгоревшую лавочку сразу за «понтонами»? Там и обменный пункт валюты помещался. Там нынче таможню восстановили.

- За один ларек?

- Второго-то в Казейнике и не было, - пожал плечами географ. - А владелец его, армянин по национальному признаку, теперь главным сантехником в николаевской общине. За перебойную циркуляцию пива отвечает. Говорят, он сам эту циркуляцию изобрел. От пивного заводика через перегонные трубы химического комбината и обратно. Круговое течение.

- Ловко. Армянина, случаем, не Геннадий зовут?

- Зовут изредка, - подтвердил мою догадку Марк Родионович. - Чаще зовут армянином.

- И за чей же это счет бесплатное пиво гоняется?

- Интервенты, - головной вагон Владимирского поезда от ненависти дрогнул и сдал назад. - Акционеры «Франконии». Пивное производство с молотка приобрели. Считай, задаром. Конкуренции здесь нет. Теперь мещан спаивают, чтобы экологическое равнодушие поддерживать.

В кабинет географии зашли Вьюн с Лаврентием.

- Погреться, - снимая форменную черную фуражку, молвил, точно извинился, Лаврентий. - Вы пейте-закусывайте, господа интеллигенция. Мы у печки тихо присядем.

Застолье встретило извинение молча. Смолчать интеллигенции было о чем. Штык-юнкер славянского ордена равнялся для обитателей барака примерно гестаповскому начальнику где-нибудь в гетто.

- Присаживайтесь, - разрешил я за всю компанию. - Угля совок подкиньте в топку.

- Что он делает здесь? - тихо процедил Владимир, бессильно сжимая бесконечности в огромные кулаки.

- Караулит, - успокоил я собеседников. - Я у них под домашним арестом.

Лавр, впрочем, демонстративно сел к обществу спиной и о чем-то увлеченно зашептался со служкой. Возможно, о преимуществах ближнего боя, или же об иных преимуществах, а только интеллигенция, выпив короткую серию из граненых стаканчиков, забыла о нем.

- Вернемся к молодежи, Виктор Сергеевич, - напомнил я Пугачеву. - Черт с ней пока, с интервенцией. Что же, они перекокали друг дружку из-за маленького киоска?

- Не думаю, - Пугачев, однако, именно думал, закусывая рыбой. - Автоматов системы Калашникова у них как-то сразу много появилось. На какие, вопрос, деньги? Через уголовников кто-то поставил. Тогда, как везде, раскручивалась приватизация комбината, производящего мочевину и прочие удобрения. Паны дрались, у мальчишек чубы трещали.