Кресло русалки

Я не ответила на его взгляд. Мне хотелось почувствовать к нему то, что я чувствовала к Уиту. Пробудить это ощущение, вызвать из небытия. Когда я поняла, что это невозможно, мной на мгновение овладела паника.

– Не могу, – сказала я.

– О чем ты? Конечно можешь.

– Как ты решился строить все эти планы, не посоветовавшись со мной?

– Это обычно называется сюрприз.

– Не нужны мне никакие сюрпризы.

– Да что с тобой такое? За последние месяцы ты так отдалилась от меня, Джесси. Потом приезжаешь сюда и не звонишь, а когда звоню я, затеваешь ссору. А теперь это.

Я отдернула руку и почувствовала, что сердце мое отныне свободно. Как пальцы свесившейся за борт руки, погруженные в воду.

Никогда еще мне не было так страшно.

– Мне надо какое-то время побыть одной. – Слова вырвались у меня сами собой, и я посмотрела на Хью, чтобы проверить его реакцию.

Он резко вскинул голову, чем напомнил мне вздыбившееся на ветру полотнище. Мои слова потрясли его. И меня тоже.

Лицо Хью побагровело, и я поняла, что это не шок, а гнев. Самый страшный, пропитанный болью гнев.

– Одной? О чем ты, черт побери, толкуешь? – взревел он.

Я поднялась и на шаг отступила от него. Мне показалось, что он может схватить меня за плечи и начать трясти, и, видит Бог, я почти хотела этого.

– Одной, то есть без меня? Это ты хочешь сказать? Тебе хочется раздельного проживания?

– Раздельного проживания? – Я стояла, растерянно моргая, в сердце воцарился зловещий покой. – Не знаю… Я… Мне просто хочется побыть одной какое-то время.

– Это и называется раздельным проживанием, черт возьми! – выкрикнул Хью.

Он отошел в падавшую от дерева серую мешанину теней и остановился спиной ко мне. Плечи его поднимались и опускались, как будто он тяжело дышал. Он качал головой, словно сбитый с толку. Я сделала шаг к нему, и в тот же момент он двинулся обратно по той же дороге, по какой мы пришли. Ни разу не оглянувшись. Не попрощавшись. Засунув руки в карманы.

Я следила за ним с ощущением, что жизнь по капле покидает меня, все уходит, заканчивается. Меня потянуло броситься за ним вдогонку. Часть меня хотела схватить, обнять его, сказать: «Извини, извини, мне ужасно жаль», но я не сдвинулась с места. Странное состояние одеревенелости, как после новокаина, парализовало меня.

Фигура Хью становилась все меньше и меньше, как улетавший мотылек. Когда он окончательно скрылся из виду, я вернулась и снова села на дерево.

Меня давила тишина. Я уставилась на пятна света, скользящие по земле, и представила Хью на паромном причале. Я видела, как он сидит на скамейке и ждет судна. Рядом Макс, он положил голову на колено Хью и пытается утешить его. Мне хотелось, чтобы Макс был там, чтобы кто-нибудь пошел и все исправил.

Еще давно, когда мне было девять, мы с Майком ехали на велосипедах через кладбище и застали там Хэпзибу, выпалывавшую сорняки между могилами. Сейчас я вспомнила об этом. Стоял зимний день, но теплый, как сегодня, и облака обратились в порывистые пурпурные мазки, что часто случается здесь.

Мы остановились, положили велосипеды на землю. Хэпзиба посмотрела на нас и спросила: «Я никогда не рассказывала вам о двух солнцах?»

Хэпзиба всегда рассказывала нам с Майком какую-нибудь из африканских сказок, которым мы с жадностью внимали. Мы покачали головами и плюхнулись на землю рядом с ней, готовые выслушать еще одну.

«Там, в Африке, – начала Хэпзиба, – сонгаи часто говорили, что однажды на небе появятся два солнца. Одно встанет на востоке, а другое на западе. И, когда они встретятся на вершине неба, настанет конец».

Мы с Майком посмотрели друг на друга. От Хэпзибы мы обычно не слышали таких историй. Я ждала продолжения, но самое печальное, что сказка на этом обрывалась.

«Вы хотите сказать – конец света?» – спросил Майк.

«Я только хочу сказать, что все в конце концов кончается. И что где-то всегда восходят два солнца. Это часть жизни. Что-то кончается, и начинается что-нибудь другое. Понимаете?»

Хэпзиба немного испугала меня. Я бросилась вон с кладбища и умчалась домой так быстро, как только могла. Неделю спустя погиб отец. Я еще долго избегала Хэпзибы. Выходило так, будто она знала, что случится, хотя позже я поняла, что это было невозможно.

Пока я сидела у кладбища, тело мое начало содрогаться, как воздух после бомбежки. Я представила, как паром причаливает к пристани, Хью поднимается на борт, чайки кружат над ним. Я видела, как судно отчаливает и водяная струя за ним становится все шире. Два солнца столкнулись на вершине неба.

Глава двадцать вторая

На следующее утро я свернула на мототележке к дому Кэт, обогнув знак «Русалочья царевна», чувствуя себя несказанно беспечной, безмятежной, эмансипированной, только что не фривольной. И это после того, как полночи провалялась без сна, мучимая виной и тревогой по поводу того, что сделала.

После того как Хью ушел вчера, я еще час с лишним просидела на кладбище рабов, пока чувство скованности не отпустило и не начались приступы страха. Что я натворила?

Ночью я дважды звонила ему. Он не отвечал. Я не знала, зачем звоню и что скажу, если он ответит. Возможно, я снова завела бы бесконечную литанию: «Извини, извини». То, что я сделала, казалось мне невероятным, полностью сбивающим с толку. Словно я ампутировала что-то – и не просто указательный палец, а свой брак, совместное существование, которое поддерживало меня. Моя жизнь превосходно существовала внутри жизни Хью вроде русской матрешки, защищенная понятием «замужество», в коконе домашних дел по хозяйству. И вот я разрушила все. Чего ради?

Я сидела на краю кровати, вспоминая странные моменты, обрывки прожитого. Например, когда Ди была еще маленькой, а Хью пел песенку про Шалтая-Болтая, балансируя яйцом на краю стола, и как затем он отпускал его, демонстрируя великое падение Шалтая. Ей так нравился этот фокус, что Хью гробил яйца целыми коробками, а потом, сидя на полу, смывал грязное месиво. Я вспомнила глупую игру, в которую он играл каждое Рождество – Спорим, Что Я Смогу Надеть Каждый Подарок. Я имею в виду не футболки и шлепанцы, а удочки и ножи для разделки мяса. Моя роль состояла в том, чтобы заставлять его покупать какую-нибудь вещь, которую человек предположительно не в состоянии носить. Последний раз это была кофеварка для капуччино. Через пару минут Хью привязал ее к спине, наподобие рюкзака. «Вуаля», – торжествовал он.

Что, если в моей жизни больше не будет Хью? Не будет больше этих маленьких причуд, моментов, которые мы складывали, чтобы получилась история?

Была ли это привязанность – или сама любовь?

Я заставила себя вспомнить, как он выводил меня из терпения, когда вытирал уши подолом нижней рубашки, как он пыхтел, как постукивал зубной щеткой, как ходил по дому в одних носках и наглухо застегнутых оксфордских рубашках, как открывал ящики и буфеты, никогда не закрывая их. Или, еще хуже, докучливая склонность все анализировать, беспрестанная правота, привилегированное положение, желание быть благожелательным кукловодом.

Люди движутся вперед, говорила я себе. Создают новые истории. И все же паника не оставляла меня в покое, пока я не заснула.

В то утро я проснулась в мягком клубящемся свете, и мои опасения исчезли, сменившись странной жизнерадостностью. Я лежала в постели, понимая, что все еще досматриваю сон. Сон быстро поблек, кроме одного завораживающего отрывка, продолжающего крутиться в уже бодрствующем сознании. Мужчина и женщина плыли сквозь океанскую толщу, оставляя позади след из воздушных пузырьков и светящиеся голубоватые струи. Они дышали под водой. И держались за руки.

Едва открыв глаза, я почувствовала, будто мои руки и ноги сделались невесомыми и мир подо мной таинственно колышется, полупрозрачный, свободный, опасный и невероятно чуждый. Мне хотелось, чтобы он принял меня в свои объятия.

Стоя в своей старой спальне у окна, где обыкновенно висели яблочные кожурки, я следила за тем. как кремовый свет раннего утра сеется сквозь темное небо, и крутила на пальце обручальное кольцо. Сняв, я подержала его на ладони и бросила в старый бархатный игольник в форме подковы, стоявший на туалетном столике.