Джаз-Банда

Стены «Олимпийского» содрогались от воплей фанатов, в гримерке под заботливым присмотром Тонкого хрюкала довольная Дуська, а на волнах моря в Южноморске счастливо плескалась Золотая Рыбка в ожидании сетей какого-нибудь старого рыбака…

ЭПИЛОГ № 1

В небольшом сибирском городке пара тусклых фонарей едва освещала улицу, скрывавшуюся под ночной, практически черной пеленой. Небо затянули тучи, и ни одна, даже самая маленькая звездочка не смогла пробиться сквозь эту стену.

В пятиэтажном блочном доме светилось несколько окон, в которых видны были синие экраны телевизоров. В тесной гостиной двухкомнатной квартиры прямо на полу перед телевизором расположились четверо бородатых мужиков. Они громко глотали холодное пиво из стеклянных бутылок и шумно переговаривались, комментируя происходящее на экране.

В телевизоре же по главному каналу страны шла прямая трансляция джазового концерта Пастуха и его банды. На сцене прыгала почти не накрашенная Люба, изредка не попадая в ноты и хохоча от этого. Ее волосы забавно растрепались и теперь смешно торчали петухами на макушке. Оркестранты, все как один, светились белозубыми яркими улыбками, а Пастух сиял от счастья и сбывшихся мечтаний. В этот момент из-за кулис, пошатываясь, вышла еще одна барышня, куда элегантней и глаже, чем простушка Люба. Все трое обнялись и спели хит, нашумевший за пару дней по всей стране.

Четверо у телеэкрана, проглатывая очередные полбутылки пива разом, сопровождали увиденное исключительно изобретательной лексикой. Вся команда была наряжена в растянутые тельняшки, кожаные куртки и черные джинсы, полинявшие от количества стирок за столько лет службы. Из-под черных бандан вылезали длинные волосы, а руки украшали серьезные татуировки, заклепанные браслеты и напульсники.

Мужики то и дело стучали массивными кулаками по полу и поднимали взгляды на висящие на ободранных стенах плакаты с изображением Виктора Цоя и Константина Кинчева. Во время очередного оглушительного вопля рокеров в комнату зашел главарь, высокий длинноволосый брюнет в расстегнутом потертом кожаном пальто. Вместо тельняшки на его мощном теле был черный балахон с рукавами, а в рваных на коленях джинсах небрежно торчали булавки. На боку у главаря болталась кобура от маузера, из которого нахально выглядывала бутылка дешевого вина.

— Ну и что вы тут орете? — сурово спросил главарь по кличке Паук, посматривая то на экран, то на товарищей, которые немедленно достали из карманов наганы и принялись их чистить.

— Не, ну как эта попса достала уже, а! — завопил бледный и самый толстый рокер со светлыми слипшимися волосами. — Смотри, Паук, они уже и джаз облажали! Когда мы в Москву-то уже рванем и всех на место там поставим, а? Когда уже наш рокерский порядок в стране наведем? Мы банда или не банда вообще, а?!

— Хватит орать! — заткнул главарь разбушевавшегося Пантагрюэля. — Завтра и рванем, пакуйте вещи.

Все четверо, влюбленно посмотрев на своего предводителя, тут же одобрительно загалдели, открывая крепкими зубами очередные пивные бутылки, и вновь уставились в притягательный экран, не уставая плеваться и материться.

ЭПИЛОГ № 2

В деревне Пастушкино давно наступил вечер, и по улицам шныряли редкие молодые люди с гитарами и их возлюбленные с букетами из желтых кленовых листьев. На небольшом пригорке расположилось старое обшарпанное здание, неумело выкрашенное розовой краской. Это был сельский клуб. Или, как его еще называло старшее поколение, Дом творчества деревни Пастушкино.

Из-за бетонных стен в клубе всегда была приятная прохладна, старый паркет поскрипывал, а из дырки в крыше в левом дальнем углу капала вода. Над сценой висел огромный старый портрет Есенина в позолоченной рамке, а на самой сцене восседали пятеро мужчин: двое с балалайками, трое с гармонями. Все музыканты, как один, даже самый толстый и красноносый, были похожи на поэта Есенина. У всех были пергидролевые кудри, кумачовые рубахи навыпуск, и только один, самый главный — Сергун, был в угольно-черном блестящем на свету цилиндре.

Мужички уныло пялились в старенький телевизор, в котором по главному каналу страны шла прямая трансляция джазового концерта Пастуха и его банды. На сцене прыгала почти не накрашенная Люба, не попадая в ноты и нисколько не стесняясь этого. Ее русые волосы растрепались и теперь смешно торчали петухами на макушке. Оркестранты, все как один, сверкали белозубыми яркими улыбками, а Пастух просто светился от счастья и сбывшейся мечты. Неожиданно из-за кулис, пошатываясь, вышла еще одна барышня, куда элегантней и глаже, чем простушка Люба. Все трое принялись обниматься и петь свой хит, намозоливший уши всей стране за последние дни.

Главный балалаечник хотел было что-то сказать, указывая своим полным пальцем на телевизионный мигающий экран, но не смог ничего вымолвить, а лишь что есть сил ударил своим инструментом об пол от полноты чувств. Балалайка разлетелась на множество кусков, издав прежде прощальный звон, а Сергун тяжелыми шагами подошел к точильному станку, который располагался за самодельной ширмочкой, и методично принялся точить ножи и топоры.

— Хватит! — взревел бравый молодец Сергун, перекрикивая точило и попутно становясь пунцовым. — Натерпелись! Доколе на земле русской всякие Дулины-Шмулины, всякие джазы-шмазы, мерикански заразы будут тень на плетень наводить? Где тальянка, где песни русские — лихие, задорные да грустные? Пора нам, братия, в Москву, пусть гармошки с балалайками за Расею запоют, воздух русский мехами да струнами разгоним — плесень всю эту заезжую попсовую смоем, или мы не банда? А? Любо, братцы?

— Ой, любо, — ответил ему товарищ по балалайке, откладывая свой инструмент аккуратно на стол. — Сергун, пора нам в Москву ехать. Наводить русские порядки.

— Ну, значит, завтра, рать святая, выступаем засветло, — гораздо тише проговорил Сергун и продолжил свое монотонное занятие.

А его кудрявые товарищи продолжили наблюдать за торжествующими Пастухом и его бригадой, счастливыми и довольными, втайне представляя себя на их месте. А что поделать — мы все живем своими мечтами.