Имя мое — память

На мою долю выпало так много жизней, из которых я был счастлив уйти, пусть даже в мучениях. Много раз я горел желанием начать снова, чтобы узнать, куда приведет меня новая жизнь, в надежде, что она приведет меня к Софии. А сейчас София у меня была, но я не мог остаться.

Как же мне снова ее найти? Волей судьбы она в конце концов приплыла бы ко мне в руки, но сколько мне осталось ждать? Пятьсот лет? Я не мог этого допустить.

Я обладал способностью сам заканчивать свою жизнь. Может, это и неправильно, но так было. Почему же я не мог жить, если хотел? Я должен был бы этим обладать. Вот о чем я размышлял. Никогда прежде не просил об этом свое тело. Должно же было иметь значение все то, что я знал, и что моя голова доверху забита разнообразной информацией. Я говорил на языке басков. Умел играть на клавесине. От этого для меня должна была быть какая-то польза. Но нет. Моему телу было на это наплевать.

Я понимал, что София может покинуть меня. Исчезнуть на целые столетия, не подозревая даже о моем существовании. Моим делом было искать и вспоминать, ее делом — исчезать и забывать. Мне невыносимо было первому покинуть ее. Я пытался удержать те семнадцать дней с такой страстью, как ничто и никогда.

Ничего иного я не мог придумать, как только любить ее. Это все, на что способен человек.

Очевидно, София тоже догадывалась об этом. Когда в тот вечер она пришла ко мне в палату, я заметил в ее глазах печально-вопрошающее выражение. Словно говорила: «Ты ведь не умрешь, правда?»

Двух других обитателей моей палаты уже не было — один ушел из жизни, а другого перевели в госпиталь ближе к его дому в Суссексе. Не могу сказать, чтобы мне их недоставало. Их отсутствие придавало новую окраску нашим встречам с Софией.

— Можно поделиться с тобой секретом? — окидывая взглядом комнату, спросила она.

— Прошу тебя.

— Здесь была моя спальня.

Я прислонился спиной к подушке.

— Твоя спальня? — Я осматривал желтые стены, высокие окна с цветастыми портьерами, тянущиеся вдоль стены книжные полки. Действительно, это помещение не напоминало больницу. — Как это возможно?

— До того, как дом реквизировали.

— Неужели? Так ты здесь жила? — По ее акценту и манерам было ясно, что она из хорошей семьи, но я не отдавал себе отчета в том, насколько хорошей. Я принял это к сведению. — Значит, я ночевал в твоей спальне.

София кивнула с озорным видом.

— Мне это нравится.

— Правда?

— Да. Очень. А где ты живешь сейчас?

— В одном из коттеджей у реки.

— Ты не против этого?

— Нисколько. Я была бы рада остаться, даже после войны.

— Но вы переедете сюда обратно?

— Полагаю, да. Если это когда-нибудь закончится.

— А ты не хочешь?

Она пожала плечами.

— Тут уже не так радостно, как прежде. Для меня с отцом дом чересчур велик, а сад весь зарос.

При мысли, что София родилась в этом благородном доме, мои намерения показались мне нескромными. Вероятно, она была леди Констанцией. Она вернулась в качестве жены мирового судьи, а я был босоногим сиротой.

Узнав о ее причастности к этому дому, я стал постепенно подпадать под его очарование. Старый дом, доверху наполненный старыми вещами. Зная, что я умираю, она приносила мне кое-какую одежду из гардероба ее деда, а затем предусмотрительно удалялась, пока я пытался надеть что-то на себя. Из-за того, что я умирал, она соглашалась брать меня на прогулку по верхним этажам и показывала комнаты, где спали знаменитые мужчины и женщины, иногда вместе.

На следующий вечер София принесла мне книги из библиотеки.

— Если ты прожил так долго, как говоришь, то, вероятно, все это уже читал.

Я изучил корешки книг.

— Да. — Я указал на Овидия: — Читал его на латыни. А вот Аристотеля по-гречески.

— Так ты читаешь на латыни и греческом?

По моему произношению и манерам она догадывалась, что я не выпускник муниципальной школы. София смотрела на меня побуждающим взглядом, в котором можно было прочесть и симпатию тоже.

— Разве мог бы я этого не уметь, живя так долго?

— Какие еще языки ты знаешь?

Я пожал плечами.

— Много разных.

— Например?

— Назови какой-нибудь, и я отвечу.

— Арабский?

— Да.

— Русский?

— Не современный — да.

Она кивнула с сомнением, но была приятно удивлена.

— Ладно. А немецкий?

— Разумеется.

— Японский?

— Нет. Ну, чуточку.

— Французский?

— Да.

София покачала головой.

— Ты со мной честен?

— Абсолютно. Всегда.

— Трудно поверить в то, что ты говоришь.

Я дотронулся до ее вьющихся волос, и она не отстранилась. Я был счастлив.

— Почему бы тебе не поискать в твоей библиотеке? Постарайся найти книгу на языке, которого я не знаю.

Казалось, ей понравилась моя просьба. В тот вечер она принесла мне восемь книг на восьми языках, в каждой из которых я прочитал и перевел для нее по отрывку. София смогла в какой-то степени проверить меня в латыни и греческом, а итальянский, французский и испанский она знала уверенно.

— Но эти языки легкие, — запротестовал я. — Романские языки. Принеси мне книги на венгерском, на арамейском.

С ее лица пропало задорное выражение.

— Как тебе это удается? — тихо спросила она. — Ты начинаешь меня пугать.

Следующие несколько вечеров она приносила мне из дома разнообразные предметы. После книг и языков моим вторым испытанием стали музыкальные инструменты. Ее прадед был коллекционером. А я мог объяснить происхождение этих инструментов и играть почти на всех. Я играл на костяном авлосе и свирели Пана, натертой древним воском, и дул в римскую трубу, на которой два раза играл на протяжении своей военной карьеры в Анатолии. Эти инструменты были слишком старыми и не давали хорошего звука, но, по крайней мере, я сумел продемонстрировать, на что способен.

София смогла принести мне только часть инструментов, но вот однажды вечером повела меня, одетого в бриджи ее деда для верховой езды, из ее бывшей спальни в музыкальную комнату, где я с восторгом играл на клавесине. Пальцы мои огрубели, и, честно говоря, я не обладал большим талантом, но присутствие девушки в такой момент, а также моя память выручили меня.

Мне так хотелось ее поцеловать.

— Ты такой необыкновенный, — сказала она. — Как тебе удается?

— Если бы ты знала, сколько лет я играл, то не стала бы называть меня необыкновенным. Те пальцы, которые есть у меня сейчас, не вполне мне подходят.

— Ты говоришь так, словно у тебя были другие пальцы.

— Да. Сотни. Чтобы играть по-настоящему хорошо, необходимо тренировать мышцы и обладать определенными физическими данными.

Она отвернулась, и я испугался, что зашел слишком далеко со своими сотнями пальцев. Спустившись с небес на землю, я понял, что устал, выдохся и раздосадован тем, как быстро слабеет мое тело. Как я вообще мог желать поцеловать ее?

— Я правда не понимаю, как ты, такой молодой, умеешь делать многие вещи, — ласково произнесла София.

— И почти все они совершенно бесполезны, не так ли?

— Как ты можешь такое говорить?

— Какая польза для меня в том, что я играю на авлосе или свирели Пана? Они устарели. Ты не представляешь, сколько времени я впустую потратил на каждый из этих инструментов. Теперь это не имеет смысла.

— Совсем не впустую! — возразила она.

Глядя на ее разгоряченное лицо, я не мог сдержать улыбки.

— Ты права. Это дало мне возможность попытаться произвести на тебя впечатление.

Посмотрев на свои пальцы, она перевела на меня задумчивый взгляд.

— Разве тебе не доставляло удовольствие осваивать эти инструменты? — спросила она. — Разве не нравилось, что ты умеешь играть?

— Это было давным-давно. Но мне нравилось, что я умею играть.

— Значит, в этом их польза.

Третьим моим испытанием стали навигационные приборы. Коллекционером был еще один из ее предков, так что она испытывала меня в них. Я не только знал, как действует каждый из них, но и связывал с ними необычайно любопытные воспоминания. С каждым была связана какая-то история. Морское путешествие в шторм к мысу Доброй Надежды, опасное плавание под благоприятным расположением звезд. Я рассказывал ей о мощных тайфунах, ужасающих подходах к берегу, нападениях пиратов и многочисленных утопленниках, в роли которых два раза оказывался сам. Ей нравилось слушать об отплытии из Венеции, и я рассказал ей о собаке по кличке Нестор. София снимала туфли и садилась на мою кровать, поджав под себя ноги и слушая, пока я не замолкал. Потом прислонялась головой к моему колену, и я молил Бога, чтобы она не отодвигала ее.