Фуга для темной земли

– Значит, вы не гоните меня?

– Нет. Но кое о чем должны предупредить. Достаньте чистую одежду и приведите себя в порядок. Это приличный город. Не оставайтесь на улице после наступления темноты… найдите себе жилье. Если не сможете, вам придется уйти. И не болтайте о чернокожих. Все ясно?

Я кивнул:

– Смогу я уйти, если захочу?

– Куда вы можете захотеть пойти?

Я напомнил, что должен найти Салли и Изобель. Для этого будет необходимо пересечь восточную границу с соседним городом. Он сказал, что уйти я смогу по прибрежной дороге.

Мужчина дал знак, что я могу идти. Я с трудом поднялся на ноги. Один из них зашел в ближайший дом и принес трость. Мне было сказано, что я должен вернуть ее, как только лодыжка поправится. Я дал обещание.

Медленно, испытывая мучительную боль, я заковылял по улице, ведущей к центру города.

При первом шуме я проснулся и метнулся по палатке к тому месту, где спала Салли. Следом за мной зашевелилась Изобель.

Спустя несколько секунд шум приблизился к нашей палатке и входную полость отбросили в сторону. Снаружи стояло двое мужчин. В руках одного был фонарик, он направил его луч мне в глаза. Другой был с тяжелым карабином. Тот, что держал фонарик, вошел в палатку, схватил Изобель за руку и вытащил наружу. Кроме бюстгальтера и трусиков на ней ничего не было. Она закричала, зовя меня на помощь, но нас разделял карабин. Мужчина с фонариком ушел, крики стали доноситься из других палаток. Я лежал тихо, обнимая проснувшуюся Салли, пытаясь успокоить ее. Мужчина с карабином все еще был в палатке. Он просто молча направлял оружие в мою сторону. Снаружи послышалось три выстрела и я испугался по-настоящему. Затем ненадолго наступила тишина, которую разорвали вопли и отрывистые команды на суахили. Салли дрожала. Дуло карабина маячило в пятнадцати сантиметрах от моей головы. Хотя в палатке была почти полная темнота, мне хорошо был виден силуэт мужчины на фоне неба. В палатку вошел второй, у него был фонарик. Он протиснулся мимо первого с карабином. За брезентом палатки в паре метров от меня прогремели выстрелы. Мои мышцы напряглись. Мужчина с фонариком дважды пнул меня ногой, пытаясь оторвать от Салли. Я держал ее крепко. Она завопила. Меня ударили по голове рукой, потом еще раз. Салли схватил второй и яростно дернул. Мы с Салли отчаянно цеплялись друг за друга. Она кричала, умоляя спасти ее. Я больше ничего не мог поделать. Мужчина снова ударил меня, на этот раз в лицо. Моя правая рука ослабела и Салли от меня оттащили. Я кричал, чтобы ее оставили. Я снова и снова повторял, что она еще ребенок. Девочка громко вопила. Мужчины не произносили ни слова. Я попытался ухватиться за карабин, но его дуло решительно уперлось мне в горло. Я упал на спину и неистово сопротивлявшуюся Салли выволокли за полог. Мужчина с карабином вернулся в палатку и присел возле меня на корточки. Дуло вдавилось в грудь. Я услыхал щелчок и внутренне сжался. Ничего не произошло.

Мужчина с карабином оставался со мной минут десять. Я лежал и прислушивался к звукам снаружи. Крики продолжались, но выстрелов больше не было. Вопили женщины, затем заработал двигатель грузовика и он тронулся. Мужчина с карабином не шелохнулся. На лагерь опустилась тревожная тишина.

Снаружи снова послышался шум беготни и донесся голос, отдавший приказ. Мужчина с карабином выскочил из палатки. Загрохотал автомобиль, увозивший солдат.

Я заплакал.

Кроме боли в лодыжке, я ощущал усиливавшуюся тошноту. Болела голова. После каждого шага я делал остановку, чтобы собраться с силами. Несмотря на все страдания, отдыхая, я мог наблюдать за окружавшей обстановкой; она меня изумляла.

В нескольких сотнях метров от баррикады я оказался на улице предместья. Она показалась мне странной самой своей нормальностью. Проехало несколько автомобилей, не было ни одного пустующего дома, каждый фасад добротно подновлен. Я заметил пару, сидевшую в переносных креслах в саду; на меня они смотрели с любопытством. В руках у мужчины была газета, в которой я узнал "Дейли Мейл". Возникло ощущение, будто я каким-то образом был перенесен на пару лет в прошлое.

На пересечении с более широкой улицей дорожное движение оказалось еще интенсивнее, я увидел даже городской автобус. Мне пришлось подождать затишья в движении, прежде чем решиться перейти дорогу. Удалось это с большим трудом и долгой остановкой посреди улицы. Когда я, наконец, добрался до противоположного тротуара, тошнота дошла до позыва к рвоте. На меня обратила внимание небольшая стайка игравших в саду детей, один из них убежал в дом.

Я заковылял дальше, как только собрался с силами.

У меня не было никакой определенной цели. Все тело покрылось испариной. Вскоре меня снова вырвало. Рядом оказалась деревянная скамейка и я несколько минут отдохнул на ней. Я чувствовал, что ослаб до крайности.

Мой путь лежал через торговый центр городка, здесь было много людей. Они сновали из одного магазина в другой. Мне снова стало не по себе из-за этой поразительной нормальности уличной жизни. Уже много месяцев я не встречал ни одного населенного пункта, где были бы магазины, где было бы можно просто купить продукты. Большинство торговых точек, которые мне приходилось видеть, оказывались либо разграбленными либо находились под строжайшим контролем военных.

В конце ряда магазинов я снова остановился, внезапно сообразив, сколь необыкновенно я выглядел для всех этих людей. Я уже встречал несколько любопытных взглядов. По моей оценке я оставил баррикаду часа полтора назад и было уже около пяти или шести часов вечера. В дополнение ко всем моим болям я чувствовал неимоверную усталость.

Грязная одежда, нечесаные волосы, небритая физиономия, двухмесячной давности запахи въевшихся в одежду пота и мочи, хромота и следы недавней рвоты на рубашке исключали даже попытку заговорить с кем-нибудь из этих людей.

Боль в ноге стала почти нестерпимой. Меня преследовала мысль, что мой вид оскорбителен для этих людей, и я свернул в первую же боковую улочку. Я шел по ней, пока несли ноги, но слабость взяла, наконец, свое. Пройдя после второго поворота не более сотни метров, я рухнул на землю второй раз за этот день и лежал совершенно беспомощный. Я закрыл глаза.

Через некоторое время надо мной послышались голоса и я был заботливо поставлен на ноги.

Мягкая постель. Холодные простыни. Тело вымыто в полной ванне горячей воды. Боль в ноге и стопе. Картина на стене; фотографии улыбающихся людей на туалетном столике. Неприятные ощущения в желудке. На мне чужая пижама. Наложенный доктором бандаж на лодыжке. Возле меня стакан воды. Приятные слова. Засыпаю.

Я узнал их фамилии – мистер и миссис Джеффри. Его имя – Чарлз, ее – Энид. Он был банковским менеджером, но теперь на пенсии. По моей оценке обоим за шестьдесят, он ближе к семидесяти. Они подчеркнуто нелюбопытны, хотя я сказал им, что прибыл из другого города. О Салли и Изобель говорить не стал.

Они сказали, что я могу оставаться у них, сколько пожелаю, но в любом случае не меньше, чем необходимо на поправку ноги.

Миссис Джеффри кормила меня на убой. Свежее мясо, яйца, овощи, хлеб, фрукты. Сначала я удивлялся, говоря, что даже подумать не мог о возможности все это достать. Она сказала, что местные магазины снабжаются товарами регулярно и не понимает, почему я мог так думать.

– Однако, дорогой, продукты так дорожают, – сказала она мне – что я едва справляюсь с ростом цен.

Я спросил ее мнение о росте цен.

– Времена меняются. Совсем не то, что было в мою молодость. Моя мать платила всего пенни за буханку хлеба. Но ничего не поделаешь, я просто плачу и стараюсь не думать об этом.

Она для меня была непостижима. Что бы я ни попросил, это никогда не воспринималось, как нечто слишком нескромное. Она приносила газеты и журналы, а мистер Джеффри угощал сигаретами и стопочкой шотландского виски. Я с жадностью читал прессу, надеясь получить представление об общественной и политической ситуации в стране. Газета называлась "Дейли Мейл" и была, как сказала мне миссис Джеффри, не выразив при этом ни малейшего удивления, единственной, какую в данный момент можно получить. Редакционные материалы касались, главным образом, зарубежных новостей и содержали много фотографий. Гражданская война вообще не упоминалась. Рекламы совсем мало, в основном касавшейся потребительских товаров. Я заметил, что номер стоил тридцать пенсов, страниц было всего четыре, выходила газета дважды в неделю, а печаталась где-то во Франции. Ни одним из этих наблюдений я с супругами Джеффри не поделился.