Современная чехословацкая повесть. 70-е годы

8

Я пошел на стоянку стругов. По улице грохотали тяжелые машины, вертелись на их крышах предупреждающие маячки, пронзая тьму. Меня обгоняла новая восьмитонка со стругом, резко засигналила. Я отскочил. Кто-то стукнул в дверь кабины. Грузовик промчался мимо. В нижней части площади он свернул на дорогу к Дроздову. Поедет впереди автобуса.

Световые сигналы других машин исчезли по направлению к Рудной. Вот они уже не более чем огненные точки. И вдруг пропали — за поворотом, за высокими сугробами.

Уехали. Я вошел в контору участка.

В коридоре было сыро. Над дверью замерзли потеки. Капала в раковину вода из неисправного крана. В углу грустно притулилось ведро с песком. Скребок куда-то унесли. Из помещения конторы доносилось бормотание радио — последние известия. У диктора был камерный голос.

Обадал заполнял дневник работ за среду. Он низко склонился над тетрадью и потел. Когда я вошел, он отложил ручку.

В маленькой умывальной уборщица мыла в тазу с горячей водой вчерашнюю посуду. Она мельком глянула на меня и мокрой рукой затворила дверь.

— Наконец-то явились. Я сменил людей. Кто вернулся с трассы, спать легли.

— До которого часу?

— Если будет нужно, новая смена пришлет за подкреплением. Тогда всех подыму.

— Надеюсь, отправил к Рудной лучших?

— Последних, кто оставался. А работники все хорошие.

За той глубокой дорогой меж откосов, которую мы пробили с таким трудом, есть еще два таких же места. Дальше дорога круто поднимается в гору, сворачивает налево и идет через поля. Там, наверное, намело метровые сугробы. Дорога бесконечна, и всюду полно ловушек. Рудная открывается глазу только после еще одного пологого подъема, за которым начинается крутой спуск. Там и ждет она нас, скорчившись в котловине, в которую дорога сбегает под опасным уклоном.

— Со сроком-то мы изрядно запоздали.

— Люди не голодны?

Уборщица за дверью звякала посудой.

— Нет. Нам носят еду из «Красной розы».

«Красная роза» — тот самый трактир, где я встретил старого Макса.

— Гуляш с кнедликами?

— Ага, — сказал Обадал.

— Хорошо. У меня на ужин было то же самое, только в самом трактире.

В столе у Обадала я приметил колбасу. Выдвинул ящик. Обадал подал мне нож. Колбаса была вкусная.

— Больных нет?

— Нет.

— А как тот, обмороженный?

— С утра уже в Дроздове.

— Спасибо, что сберег дорогу в Дроздов. Кстати, директор вернулся из командировки?

Обадал, заложив ручку между страниц, закрыл тетрадь.

— Вернулся. Бесится.

— Больше ничего?

Я нашарил горбушку хлеба, откусил.

— Павличек передал по телефону новый приказ директора.

— И что в нем говорится?

— Чтоб мы расчистили дорогу в Рудную.

— А каким образом — не сказано?

— Нет.

— Метеорологам звонил?

— Без перемен.

Из коридора донесся голос Илоны.

— Почему она не спит?

— Видно, вас дожидается.

— Пожалуй.

Голос приближался. Он уже совсем рядом. Если Бальцар не спит, быть скандалу.

— Есть у тебя люди на смену?

— Ох, товарищ начальник, разве я колдун? Людей не достать…

У меня вырвался вздох. На чердаке гулял ветер, выл в трубе. Как в зимней сказке.

Я доел колбасу и оглянулся, нет ли половника, зачерпнуть чаю. Чай был еще совсем горячий.

— Надо вызвать директора машиностроительного в Рудной. Объяснить, почему мы до сих нор не добрались.

— Вызывайте. Только для этого надо из дому выйти. Может, докричитесь.

— Это как?

— Линия пока не восстановлена. Связисты не могут пробиться, дороги-то нет.

— В Рудной куча детишек, никак домой не попадут.

— Поезда который день не ходят, и ничего.

— Не говори так, приятель. Будь там твой ребенок, ты бы тоже не веселился.

— Нет у меня детей. Так оно лучше. Только о себе и забота.

— И о жене, — добавил я, глянув на него.

Обадал поспешно опустил глаза. Нервно забарабанил по столу. Он заметно осунулся. Отвернулся, порывисто встал, схватил телефонную трубку.

Я удержал его руку.

— Послушай, я не хотел тебя обидеть.

— А что вам известно? — просительным тоном произнес он.

— Ничего мне о твоей жене не известно.

— Может, хлебнете? — Он потянулся к шкафчику.

Во фляжке было ровно столько, сколько оставалось со вчерашнего. Обадал налил сливовицы в два стаканчика из-под горчицы. Только мы поднесли их ко рту, вошла уборщица.

Обадал отыскал третий стаканчик, налил и ей. Она выпила залпом, по-мужски. Передернулась, помахала рукой перед ртом и вышла.

Сливовица меня согрела. А вот гуляш давал о себе знать. Ужин бунтовал в желудке, словно просился вон. Сливовица его утихомирила.

— Ничего я не могу с ней поделать, — проговорил Обадал.

— Бывает.

Он усмехнулся. Алкоголь начал действовать. Склонив голову, Обадал завинтил фляжку, закрыл шкафчик. И все покачивал головой, как бы ничему не веря.

— Притащила себе в помощь мать. Обе они одинаковые.

— А чего хотят-то?

— Денег побольше.

— Так ведь у тебя они есть. Помимо зарплаты, получаешь за все сверхурочные. В месяц набирается по две лишние бумажки.

— Зимой-то хорошо. Летом хуже.

— Стало быть, для них зима вроде сезонной работы? Такая зима, как нынче?

— Точно.

— Ну и что?

— А то, что нашли они мне работу, где больше платят. Я уже и заявление написал, в ящике лежит.

— Давай сюда.

— Да не знаю, могу ли я…

— Можешь. Только руку протянуть — давай.

— Право, не знаю…

— Ну чего ты жмешься? Раз написал, значит, не очень-то хороши твои дела. Все равно ты одной ногой уже где-то там.

— Я ведь не из-за вас…

Он посмотрел мне прямо в глаза. Я выдержал его взгляд. Было это не очень-то приятно. Я плохо понимал, чего он от меня ждет.

— Просто не умею я им противиться. Вот в чем дело.

— В этом все и дело, — согласился я. — Давай заявление.

— Вы правда хотите?..

— Говорю, давай! — взревел я.

Он извлек из ящика еще не сложенный лист с заявлением, отпечатанным на машинке. Рука его дрожала, когда он протянул мне бумагу.

Я, не читая, порвал лист и оглянулся, ища корзину. Корзины не было. Я скомкал обрывки и сунул в карман.

Обадал сидел как громом пораженный. Насупился. Мрачно посмотрел на меня. Я выдержал и этот взгляд. Теперь он не был мне неприятен.

Я знал, о чем он думает. Он думает о том, что ему сказать, когда — неизвестно, через сколько дней, — вернется домой. Врать ему не придется. Не надо будет ничего выдумывать. И работать он будет еще лучше, чем до сих пор, и на будущий год с такой зимой справится играючи.

Обадал открыл шкафчик, опять вытащил фляжку.

— Убери это, — сказал я. — Выпьем, когда случай представится. А он представится, будь спокоен.

Он все-таки попытался налить.

— Оставь! — крикнул я.

— Я не из-за вас хотел подать заявление…

— Именно поэтому, Обадал, нельзя нам сейчас надираться, — сказал я. — Надо собрать здесь, в Броде, людей с лопатами, не то явимся в Рудную к июлю.

— Тогда пошли.

— Позвони Прошековой, она сегодня дежурит. Пускай доставят из Стритежа запасной струг! И пусть пришлет с дроздовского участка двух шоферов с напарниками. Обязательно, слышишь? Жду самое большее три часа, не пришлет — убью. А теперь я пошел к председателю Национального комитета — может, чем черт не шутит, сыщем-таки людей?

За дверью, прислонившись к косяку, стояла Илона с сигаретой в руке. Когда я открыл, Илона чуть не свалилась мне в объятия. Я закрыл дверь за собой. Илона и вправду очень привлекательна. И хорошо это знала.

— Илона!

Она подняла голову. Блеснули ровные белые зубы. Во взгляде ее было упрямство. Волосы спадали на темно-зеленый свитер. В самом низу свитера зацепилось перышко от подушки.

— Пойдем со мной, Йозеф, я одна в комнате.

— Ты, наверное, чувствуешь превосходство надо мной?